Тауфлиб что-то пробурчал себе под нос.

— На верхнем этаже моего дома. Это скорее заслонка, чем дверь. Она прикрывает…

— У меня нет времени.

Лапидиус молча бросил на верстак талер.

— Хм, может, я и найду минутку. — Взгляд Тауфлиба проследовал от монеты к лицу Лапидиуса. Его близко посаженные глаза, темные, недоверчивые, не излучали ничего приятного. — Видно, позарез нужно, раз столько платите.

— Так и есть.

Лапидиус сглотнул. Он подозревал, что разговор с Тауфлибом будет не слишком приятным, мастера мало любили в Кирхроде. Тауфлиб слыл человеком замкнутым и настороженным. Лишь благодаря тому, что он, без сомнения, понимал толк в своем деле, ему удавалось неплохо зарабатывать на пропитание.

— Если бы вы меня не перебили, я как раз собирался объяснить, что дверца находится на небольшой пристройке, в которой лежит женщина. Она по большей части спит и потеет, чтобы изгнать недуг. Говорю вам лишь для того, чтобы вы потом не удивлялись.

— Женщина в пристройке? В вашем доме? — Тауфлиб наморщил лоб.

— Согласен, звучит странно. Но более добавить ничего не могу. Разве что: я выполняю эту обязанность по поручению города. Этого должно вам быть достаточно. И я бы просил вас строжайшим образом хранить молчание, в ваших же интересах.

Тауфлиб пробормотал что-то невнятное, потом его озарило:

— Уж не та ли это белокурая ведьма, которая позавчера оторвала моего Горма от работы?

Подмастерье, услышав свое имя, широко осклабился.

— Это больная девушка, которая сама нуждается в защите. Поэтому и нужен замок. А когда вы его поставите, будьте добры проделать еще и отверстие в дверце. Круглое или прямоугольное, мне без разницы.

— Это дело столяра, — насупился мастер. — Я угожу черту на сковородку, если стану отбивать работу у других.

— И все-таки сделайте это. Важно, чтобы как можно меньше людей знали об убежище больной. — Лапидиус добавил еще талер.

Тауфлиб пребывал в нерешительности. Потом сунул и его в карман.

Лапидиус улыбнулся:

— Я рад, мастер, что мы поняли друг друга. Даю слово, это останется между нами, если и вы, в свою очередь, обещаете не распространяться о больной.

Тауфлиб вытянул губы:

— Со всем моим уважением. А вы хитроумный малый, позвольте вам заметить. Что ж, пусть будет по-вашему.

— А как с Гормом? Он будет держать рот на замке?

— За Горма руку даю на отсечение. Будет молчать. Как там говорится? «Чей хлеб жую, того и песенки пою».

— Тогда попозже я загляну к вам.

Когда Лапидиус снова вышел на Бёттгергассе, подул свежий ветер. Он задувал с гор и унес все неприятные запахи с улицы. В воздухе чувствовалось дыхание весны. Лапидиус поймал себя на том, что с удовольствием бы прогулялся. Но об этом не могло быть и речи. Его ждала работа в лаборатории. А с другой стороны, что если приятное совместить с полезным? Например, разыскать свидетельниц, которые изобличили Фрею? Как там их звали? Вот: одна — Аугуста Кёхлин, а другая… Друсвайлер. Мария Друсвайлер, если не изменяет память. Обе постарались, чтобы по их показаниям пытали Фрею Зеклер. Хотя какие это показания! Скорее лживые обвинения. Она якобы варила пальцы младенцев и заставила кровоточить топорище.

Лапидиус, человек ученый, в такие сказки не верил, хоть и допускал существование духов и демонов. Но чтобы Фрея Зеклер была ведьмой? Чепуха! Разговор с этими двумя «безупречными горожанками» должен все прояснить. Как и то, зачем им понадобилось возводить такую напраслину.

Однако он понятия не имел, где живут обе женщины.

Так как же быть? Вдруг ему пришло в голову, что он зато знает дом городского медикуса. Дом стоял на боковой улочке позади хлебного рынка. Он спонтанно принял решение навестить больного. Лично Лапидиус с ним не знаком, однако его имя — Йоханнес Гесселер — было ему известно; и между ними волей-неволей уже возникла некая связь, хотя бы потому, что он подменял медикуса в камере пыток.

«Что ж, — подумал он. — Засвидетельствуем Гесселеру наше почтение».

Йоханнес Гесселер был doctorus medicinae, о чем свидетельствовало «Допущение к практике». Оно висело над постелью в золоченой рамке, так что не заметить его было невозможно. И оно было не единственным, что привлекало к себе внимание в спальне городского медикуса: рядом с ним Лапидиус, к своему удивлению, обнаружил иллюстрацию обнаженного мужского тела из «Fabrica» Версалия с гиперемированными гениталиями. На полках стояли мраморные экспонаты, изображавшие половые органы, а также множественные стеклянные сосуды с заспиртованными человеческими органами, далее препарированные яички, мошонки и пенисы. Все было покрыто слоем пыли и выдавало отсутствие женской руки в доме.

Сам Гесселер производил менее примечательное впечатление. Он лежал в постели, маленький и невзрачный, вызывавший чуть ли не жалость. Лицо в морщинах, возраст определить трудно, может, около пятидесяти. «Бог Адонис обделил этого несчастного», — внезапно подумалось Лапидиусу. Вслух он сказал:

— Позвольте представиться. Мое имя Лапидиус. Я имел честь замещать вас в пыточной камере.

— Слышал, слышал об этом, магистр. — У Гесселера оказался неожиданно приятный голос. — Премного вам обязан.

— Надеюсь, вам лучше? По всей видимости, за вами некому ухаживать?

— Я чудак, — по морщинистому лицу Гесселера промелькнула улыбка. — Но спасибо за заботу, мне немного лучше.

Лапидиусу бросилось в глаза, что медикус необычайно медленно выговаривал слова, словно вкладывал в каждое особый смысл. Глаза подтверждали значение слов. Это были глаза, полные жизни.

Гесселер, будто отгадав мысли Лапидиуса, пояснил:

— Глаза — это орган, который функционирует в моем теле лучше остальных. Все другие из-за падучей не в таком благостном состоянии. Она уложила меня как раз сейчас, когда я особенно нужен.

— Я много слышал об этом заболевании, — сказал Лапидиус. — Какими симптомами она проявляется у вас?

Гесселер махнул рукой:

— Как и у всех остальных, страдающих падучей. То, что я врач, не делает меня исключением. Рвота, судороги, потеря сознания. Когда приступ проходит — иногда только спустя несколько часов — я чувствую себя бессильным и истощенным. Так что приходится после этого пару дней проводить в постели.

— Понимаю. А какие медикаменты вы принимаете?

— Никакие. — Городской медикус снова отмахнулся. — Потому что ничто не может мне помочь.

— Разве? Даже препараты брома?

— Ничего. Совсем ничего.

Лапидиус засмеялся:

— Ну, хотя бы вставляете в рот деревянную палочку, чтобы при приступе не сломать зубы?

Гесселер позволил себе пошутить:

— Я с большим удовольствием вгрызаюсь в мои исследования, которым посвящаю все свободное время. Хочу опровергнуть тезис Гиппократа, который гласит, что мужское семя устремляется от позвоночника в почки, а оттуда в яички. Глупейшее заблуждение, в полном смысле этого слова.

— Ах, вот как.

Интерес Лапидиуса к таким вещам был невысок. Были,