конечно, точки соприкосновения между медициной и алхимией, и в той мере, в какой она касалась его работы, он интересовался медициной, что же было сверх того, его мало заботило.

— Вы уверены, что вам не нужен уход? Я мог бы послать к вам мою служанку.

Медикус решительно покачал головой:

— Нет, нет, не берите на себя заботу о старом человеке. Покой, вот все, что мне требуется. Покой… — Он закрыл глаза и отвернулся.

Лапидиус понял намек.

— Тогда не буду вам мешать. Доброго выздоровления, — сказал он и быстрым шагом удалился из покоев больного.

Когда он много позже приближался к своему дому, то уже издали заслышал крики на верхнем этаже. В чем дело? Слышались мужские и женские голоса, но разобрать что-либо было невозможно.

Полный дурных предчувствий, он поспешил к входной двери и вверх по лестнице. Первое, что он увидел, была широкая спина Горма. Он изо всех сил оттолкнул ее, и его глазам предстали Тауфлиб, Марта и… Фрея. Она стояла подле жаровой камеры, чуть прикрывая наготу мешковиной, и орала не своим голосом:

— Я не позволю посадить себя на цепь в будке, будто собаку какую-то! Зарубите это себе на носу! Дайте мою одежду! Мою одежду! Сейчас же!

Марта висела на ней, как репей:

— Не кипятись, детка, успокойсь! Коли хозяин велел, поди знает пошто делат.

— А мне плевать! Отвяжись! Вон, все вон! А нето… Ох!

Фрея заметила Лапидиуса. Марта с облегчением вздохнула:

— Слава те Господи! Хозяин пришел.

Тауфлиб тем временем присел на корточки, чтобы завернуть последний болт.

— Девка совсем сошла с ума, — проворчал он. — Мы только делали, что положено, и ничего больше. Поначалу мы ее вообще не заметили в этой ведьмовой камере, такая там тьмища! А, Горм?

Подмастерье, казалось, и не слышал слов мастера. Он стоял и таращился, как завороженный, на полуприкрытую девушку.

— Так ли, Горм?!

— А? Да-а-а, — Горм не мог оторвать взгляда от Фреи.

Тауфлиб продолжал:

— И вдруг выскакивает эта бабенка и набрасывается, будто с цепи сорвалась. Ну да ладно, дело кончено. Принимайте работу. Окошечко я тоже вырезал.

Лапидиус покусал губы. Случилось то, чего он и опасался. Действие снотворного кончилось, и Фрея проснулась. Ну, с этим уж ничего не поделаешь.

— Спасибо, мастер Тауфлиб, — сказал он. — Можете идти.

— Дважды мне повторять не надо, — проворчал Тауфлиб, — вот ключ от замка. Идем, Горм!

Лапидиус повернулся к Марте:

— У тебя тоже, наверное, есть работа на кухне.

Марта испарилась столь же поспешно, хоть не столь охотно.

Теперь Лапидиус мог хорошенько разглядеть Фрею. Ярость стояла в ее глазах. Ярость и негодование. И хорошая доля отчаяния.

— Я надеялся, ты еще будешь спать, — сказал он нарочито спокойным тоном. — Позже я бы тебе все объяснил.

— Ба! Я не дам запереть себя, как собачонку!

— Это ради твоей же пользы, поверь мне.

— Ба!

— Сядь сюда на сундук и выслушай меня. Я тебе уже говорил, что лечение отнюдь не из приятных. Ты будешь страшно потеть, все твои косточки будет ломить. Иногда тебе будет казаться, что ты этого больше не вынесешь, и только одна мысль будет сверлить твою голову: наружу! Наружу! Вон из жаровой камеры! Но, поверь мне, это было бы самым неразумным, что бы ты могла сделать. Единожды начавшись, лечение не должно прерываться ни за что на свете. Иначе все муки были понапрасну.

Фрея Зеклер внимала молча. Но, по крайней мере, в ее зеленых глазах приугас полыхавший минуту назад огонь.

Лапидиус продолжал:

— Я не всегда смогу проследить, чтобы ты не утратила силу воли и не вышла из камеры. Только поэтому я и велел приладить замок. Если же тебе кажется, что ты здесь в тюрьме, вспомни, что сама, добровольно, пошла в жаровую камеру. И вообще: замок — всего лишь средство защиты для тебя, как… как… — он поискал, с чем бы сравнить, — …как мачта для Одиссея, когда ему надо было противостоять искушению.

Девушка бестолково посмотрела на него и только поплотнее завернулась в мешковину.

— Ах да, ты ведь, конечно, не знаешь, кто такой Одиссей. Сейчас объясню. Одиссей был греческим царем. Он был воин и мореплаватель. Во время одного плавания они однажды проходили мимо острова, на котором жили сирены. Это были морские нимфы с женским телом и птичьей головой. О них шла молва, будто они так сладко поют, что никто не мог избежать их чар. Мореход, который слышал их пение, направлял корабль прямо на остров и разбивался о скалы. Одиссей был в нерешительности. С одной стороны, он хотел услышать это сладкое пение, а с другой — не хотел терять свой корабль. И знаешь, как он решил проблему?

— Нет, не знаю.

Лапидиус с облегчением констатировал, что история захватила Фрею.

— Ну, так вот, он приказал привязать себя к мачте, так крепко, чтобы он даже изо всех сил не смог освободиться. А еще он велел своим товарищам ни в коем случае не подчиняться ему, что бы он ни говорил.

— И он поплыл к сиренам?

— Нет, не сразу. Сначала он проложил курс так, чтобы он проходил рядом с островом, потом позаботился о том, чтобы его команда все как один заткнули уши расплавленным воском. И вот вскоре они оказались вблизи дивных песнопений, которые манили и звали. Одиссей приказал направить корабль на остров, но команда не стала его слушаться. Он снова приказал, и снова они не подчинились. Тогда он начал кричать; он бушевал, упрашивал, грозил, умолял, потому что пение было выше всего земного. И все-таки команда, не внимая ему, прошла под парусами мимо острова. Сами-то они не изнемогали под бременем искушения, поскольку ничего не слышали. А Одиссей таким образом убил двух зайцев сразу: и услышал божественное пение, и сохранил свой корабль.

— Ага. А я что-то вроде Одиссея, привязанного к мачте?

— Именно, — Лапидиус порадовался. Ее умозаключение свидетельствовало о мыслительных способностях. Может, Фрее Зеклер и не хватало образования, но смышлености ей не занимать. — Из-за замка, который не даст тебе вылезти.

— Но Одиссей-то слушал красивые песни, а мне остается только мука.

— Это так. Зато под конец ты победишь болезнь. Точно так же, как Одиссей торжествовал победу над сиренами. Это главное.

— Да, наверное.

Фрея начала дрожать. По сравнению с жаровой камерой в помещении было холодно, а на ней практически ничего не было.

— Господи! — воскликнул Лапидиус. — Ты же замерзаешь! Это беда для лечения. Давай скорее в камеру!

Она не двинулась с места, только спросила, к его удивлению:

— А у Одиссея была жена?

— Да, а