Шрифт:
Закладка:
Лапидиус изобразил на лице любезную улыбку и попросил:
— Не могли бы вы оказать мне небольшую услугу? Пожалуйста, покажите ваш дворик.
Не дожидаясь ответа, он размашистым шагом проследовал туда и остановился возле колоды. Он выдернул и тщательнейшим образом осмотрел топорище, а потом повернулся к вышедшим вослед женщинам:
— Не могли бы вы мне сказать, где на этом топоре появилась кровь?
— Кровь? Почему это на нем должна быть кровь? — возмутилась толстая Кёхлин.
Лапидиус посмотрел прямо в ее мышиные глазки. Она почувствовала себя неуверенно.
— Это топор моего мужа, а не то, что вы подумали. Вальтер мог бы это подтвердить, да он в горе. Так ведь, Мария?
Тощая кивнула.
— В горе, — повторила она за товаркой.
— Но прежде вы говорили, что собственными глазами видели, как на топорище появилась кровь. Скорее всего, это и есть тот топор. Ведь Зеклер творила свои бесчинства на вашем дворе?
Кёхлин потерла руки.
— И совсем это не тот топор. Тот был другой.
— Ага. Другой. А где вы видели тот кровоточащий топор? На торговой площади? За воротами города? В горах?
Кёхлин не знала, что сказать.
— И где теперь тот топор? Кому он принадлежит? Ведь есть же у него хозяин!
Ни слова в ответ.
— А кто кроме вас при этом присутствовал? Только Фрея Зеклер? Или были другие свидетели, кто может подтвердить ваши показания?
— Ну все, хватит! — Тощая Друсвайлер уперла руки в боки. — Вы что, хотите сказать, что мы говорим неправду? Верите этой неизвестно откуда взявшейся шлю… э… ведьме, а не двум порядочным женщинам? Вон оно как! — Ее голос перешел в визг. — Сейчас же убирайтесь с нашего двора!
Кёхлин тем временем тоже пришла в себя:
— Да. Вон отсюда. Да побыстрее! Или пошлем за начальником стражи!
Лапидиус воткнул топор в колоду.
— Как вам будет угодно. Но я должен констатировать, что вы не знаете, где вам встретился кровоточащий топор, представления не имеете о его владельце, а также не можете назвать других свидетелей происшедшего. На мой взгляд, все эти измышления не более чем игра вашего воображения. Равно как и прочие бесчинства, которые вы взваливаете на Зеклер.
Он повернулся и решительным шагом покинул двор.
По дороге домой у него все не выходил из головы этот разговор. Обе женщины явно не являлись «охотницами на ведьм». Кроме того, они изобличили сами себя лгуньями. Каждое слово, каждая фраза, каждый их жест говорил за это. Вопрос был только в том, что они имели с того, что объявили девушку, которую едва знали, ведьмой. Из чистой злобливости? Из удовольствия послать кого-нибудь в камеру пыток? Он не мог этого понять.
И было в его визите еще что-то. Какое-то несоответствие, которое ему никак не удавалось ухватить.
И только поздним вечером, сидя у себя в лаборатории, он внезапно понял, что. Во дворике свидетельниц имелся огород с разными травами. В этом была нелепость. Ибо зачем, имея под рукой травы, идти за ними к бродячей торговке? Значит, должна быть определенная причина.
И, возможно, эта причина ведет к правде.
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ
Старик Хольм знавал и лучшие времена. Уж такие славные, рассказывал он каждому, кто готов — а то и не готов — был слушать. В те времена он каждый день ездил на рудник. Забойщиком работал он и получал хорошее жалованье. Жена, дети, свой дом — все у него было. Да, счастливое было времечко! До того самого дня, когда в дренажной штольне в Ахтертале его не придавило обломком породы. С той поры все покатилось под гору.
После такого увечья путь в рудник ему был заказан. На его место заступил другой. А там за одну неделю вся его семья вымерла от лихорадки. Добросердечные соседки жалели его и какое-то время стирали и варили ему. Пока не вызнали, что он стал прикладываться к зелью. Тогда и кончилось их милосердие. Он продал дом, раздал долги да и ушел в лес.
И не так уж плоха оказалась там жизнь. Он построил себе хижину, пробавлялся орехами да ягодами, иногда ловил рыбу. Время от времени в силки даже попадалась мелкая дичь. Вот только пива ему в лесу не хватало. Ох, как он тосковал по нему! Ведь кто однажды предался питию, никогда от него не отстанет.
Жажда выпивки и была той причиной, по которой он каждые пару дней появлялся в Кирхроде и клянчил по трактирам кружку пива у выпивох. А потому как зла он никому не чинил, да к тому же являл собой потешное зрелище, ему зачастую подавали. Чаще всего он подвизался в «Квершлаге»[7] на Гемсвизер-Маркт, потому что там был знакомый хозяин, тоже бывший рудокоп. В знак старой привязанности он иной раз ставил ему кружку.
Вот и вчера вечером тоже. Но пришло время, и Панкрац, хозяин, сказал:
— Уже поздно, Хольм. Не пора ли тебе податься к себе в лес? У меня будут неприятности с ночным дозором, если я сейчас не закроюсь. Эй, парни, и вы все давайте по домам!
Недовольно переругиваясь, гуляки потянулись к двери. Только Хольм остался. С упрямством пьяницы он уцепился за стойку и не спешил покидать «Квершлаг».
— Па… Панкрац, — заплетающимся языком клянчил он, — ну еще кружку пива!
— Все-все, хватит.
— Ну, вот ткую, млюсенькую.
— Нет, исчезни.
— Всп… вспомни, я тв… твоей струхе две шк… шкурки ласок пр…пртащил…
Панкрац, по натуре человек незлобливый, упер палец в грудь качающегося Хольма:
— Это было полгода назад, и ты за это уже получил пива в десять раз больше. Как минимум.
— Ну, Панкрац, еще кружчку. Ну, пжалста…
— Ладно, Бога ради, — вздохнул добросердечный Панкрац. — Но это в последний раз за те шкурки, слышишь?
Он пошел к бочке и нацедил кружку с верхом:
— На, держи. Нет, нет, даже и не думай садиться! Бери с собой. Где ты будешь пить, не мое дело, только поставь потом кружку мне под дверь, да не попадись ночной страже!
— Ты ннастъящий друг…
— Ладно, ладно, дуй отсюда.
Легонько подталкивая, Панкрац выставил старого Хольма за
