Шрифт:
Закладка:
Хоть где-то подписи быстро собирают, пошутил Егор, но, наверное, не смешно, потому что АВ не засмеялась. Лицо у нее сделалось скорбным. Так что за подписи-то? За что голосуют?
На Егора навалилась вдруг страшная усталость. Не будь тут АВ, он положил бы голову на руки и так бы и уснул. Заорал звонок на урок, но АВ не встала, и он тоже остался сидеть.
Тебя, конечно, прямо сейчас не исключат.
Егор сразу проснулся.
В каком смысле «прямо сейчас»? А что – потом исключат? С какого перепуга? Почему?
Тебе надо искать другие варианты.
Варианты чего, Анна Вадимовна? О чем вы вообще говорите?
Опции. Другие опции. Может, колледж, или вообще отдохнуть годик. Все-таки такой стресс, тебе не помешает переключиться. Спортом там заняться или к психологу походить. Хотя вот почему «или»? Можно же и спортом, и к психологу. Ты же в детстве чем-то занимался, да?
Да. В бассейне. Папа водил.
АВ запнулась. Слова скомкались у нее во рту, перемешались и вышли наружу несуразной кашицей звуков. Упоминание папы теперь действовало на людей, как удар битой между глаз. Им становилось страшно. Егор почувствовал странную власть над этой женщиной, нащупал в себе неожиданный стержень.
Я никуда из школы уходить не собираюсь. Я планировал в десятый, в десятый и пойду.
Ладно, сказала АВ, и Егор понял, что этот разговор не окончен, просто ей нужен перерыв. Давай завтра все обсудим. Я с директором поговорю, с мамой проведем беседу, может, вместе что-нибудь придумаем.
Не трогайте маму!
Он не крикнул это, но почти крикнул. Потом представил рядом с собой Элю и ее цепкие пальцы у себя на локте, которые мешали сделать шаг вперед, и ее команду «Ну-ка возьми себя в руки», которая звучала так твердо, что невозможно было не повиноваться. АВ взглянула на него испуганно, и чувство власти ушло в него еще глубже. Весь последний день он не ощущал ничего, кроме собственной беспомощности, а тут вдруг раз – и магическим образом он мог заставлять учителей сжиматься и моргать, создавать между ними и собой щит из зеленых тетрадей. Приятно, что хотя бы этот кусок вселенной он взял под контроль. Но это был маленький кусок, а весь остальной мир сыпался так быстро, что Егор не успевал найти место, куда поставить ногу.
Надо было ударить Сашу, подумал он. Надо было выбить ей зуб или раскровить рот. Какая теперь разница? Что бы это поменяло? Его бы тоже забрали в СИЗО? Он хотел уйти с физры, но передумал и вместо этого пробежал почти шесть километров – восемь кругов вокруг парка. Пять двадцать пять на километр, сказал физрук радостно, вообще огонь, Каргаев. Может, тебе в легкую атлетику? Физрук был единственным, кто не вдуплял, что происходит, и Егор был ему за это благодарен.
2
Дома стоял какой-то тюремный запах. Во всяком случае, так себе его представлял Егор: затхлый, плесневелый запах сырости и липких клеенок на кухонных столах. Его никто не спросил про школу, хотя он рассчитывал, что мама поинтересуется. В коридоре он столкнулся с незнакомым мужиком в рубашке и брюках, с пухлым портфелем в руках. Тип вдевал ноги в туфли, помогая себе лопаткой для обуви. Егор весь подобрался – очередной мент, который явился что-то предъявить? Но мама мужика благодарила, а он отвечал ей что-то деловым и утешительным тоном. Что-то вроде «Вы не волнуйтесь, мы разберемся».
Папин адвокат, пояснила мама, когда он ушел.
Егору снова показалось, что она расплачется, но она просто развернулась и ушла на кухню. Он надеялся, что в холодильнике остались котлеты или суп. Кастрюля с супом была, но из-под крышки воняло кисло и мерзко. Егор взял палку колбасы, нарезал ее крупными кусками и стал накладывать их на хлеб. Кроме вчерашних Элиных бутербродов, он ничего не ел. Потом он остановился.
Мам, а ты ела вообще? Мам? Бутерброды сделать?
Он бы предложил заказать суши или пиццу, но надо экономить сейчас. Каждая копейка на счету.
Мама села за стол, полюбовалась на Егоровы бутерброды.
Ну как в рэсторане.
Давай я яичницу с помидорами пожарю, хочешь? Или яйца сварю.
Мама побарабанила пальцами по столешнице. Чашка с цветком, в которой она тушила сигареты, пропала, и пустых пачек Егор больше нигде не видел. Из открытого окна тянуло теплым ветерком. Вздымались шторы. На первые майские папа все звал их куда-то с палатками. Он в юности любил турпоходы и всю эту гитарную романтику у костра. И с мамой так познакомился, когда они были вожатыми в пионерлагере, хотя Егору в это верилось с трудом. И Эльку с собой возьми, говорил папа, давай, поехали, мы вам самую комфортабельную палатку устроим. Эля сказала, что ее не отпустят, но, как думал Егор, не очень-то она горела желанием ехать в глушь. А в туалет там как, спрашивала она. Ну, как, не очень уверенно отвечал Егор, в кустики.
Егор не поехал, потому что Эля не поехала.
А мама все мечтала уж в этом-то году высадить на даче рассаду. Какая рассада, говорил папа, там борщевик с тебя ростом, надо сначала выкорчевать все к чертям собачьим, а потом уже про помидоры думать. Они в последнее время часто из-за этого ругались, и Егор никак не мог понять, они всерьез или в шутку, просто чтобы поддержать бодрость духа.
Родители тоже никуда не поехали – это должен был быть семейный выезд, а какой семейный выезд, когда один ноет, что у него ГИА и вообще, а вторая причитает, что на даче никак ремонт не закончится. Они остались дома, расползлись по комнатам. Папа сутками напролет смотрел телевизор в зале, а мама – на кухне. Егор зависал у Эли, или она у него. Время остановилось, сделалось бессмысленным.
Сейчас он бы все отдал, чтобы поехать с папой к озеру. Рыбачить он никогда не умел и не любил, так что они просто разбили бы палатки, а ночью рассматривали бы звезды и жарили рыбу, купленную тут же на берегу, у рыбаков, и пекли бы картошку в золе.
Кусок в горло не лезет, пожаловалась мама, но Егор все равно достал из холодильника помидор, нарезал на мелкие кусочки, стараясь не выдавливать из него весь сок, а потом разбил в глубокую миску пару яиц и взбил вилкой. Да, это определенно лучше бутербродов всухомятку. Поставил чайник и только потом решился спросить:
– Что адвокат сказал? Как папа?
– Признался.
Егор размазал масло по сковороде, высыпал помидоры.
– В чем признался, мам?
– Да во всем. В чем ему сказали, в том и признался. В убийстве девочки этой признался – прости господи – и во всем остальном тоже.
Помидоры приходилось мешать, и так Егор отвлекался. Ему нравилось, когда яйца схватывались не сплошным куском, а как бы кашей. Из-за слишком высокого огня на сковороде все зашкварчало, помидоры норовили прилипнуть. Сковорода старая – новую бы.
Папа признался. Его сломали. Что с ним там делали? Избивали? Пытали электрошоком? Что-то похуже? Чередовали то одно, то другое? Думай о помидорах. Здесь и сейчас ты ничем не можешь помочь – разве что накормить маму яичницей, чтобы она не упала в обморок от голода. Он сделал чай и положил в каждую чашку по две ложки сахара, хотя оба пили чай без всего. Да и от чая одно название – так, чуть подкрашенная водичка. Крепкий чай любила Ленка. Пила как папа. Вот она всегда клала в чай ложки три-четыре, а потом еще закусывала куском торта.
Хлопнула дверь, и Егор вздрогнул. В кухню вошла Ленка. Она спустила Бубу на пол и села на стул перед мамой, накрыла ее руку своей.
Вы как, держитесь?
Егор выключил огонь под сковородой, разложил яичницу по тарелкам. Лен, ты будешь? Не, не голодная. Он снял со своих бутербродов колбасу и нарезал ее помельче, положил на тарелку. Кусочек яйца упал на пол, и Буба кинулась к нему.
– Роман сказал, что на суде папа отзовет признательные показания, потому что их из него выбили, покажет синяки.
