никогда до конца не досушивал. Если наружу торчали волосы, они превращались в ледышки. Нес пухлый пакет с полотенцем, плавками, очками, шапочкой. Он всегда что-то забывал и гадал, что забудет в этот раз. Самое мерзкое было натягивать на голову шапочку – лоб сжимало, пацаны говорили, «как гондон». Внутри запах хлорки просачивался аж до самого фойе, и во всем бассейне стоял гул. Вода для Егора всегда звучала, как стекло.

Папе приводили самых мелких и просили, чтобы он за ними присмотрел. Он всегда следил, чтобы они вещи в шкафчик сложили, чтобы плавки надели не шиворот-навыворот, чтобы всю волосню спрятали под шапочку и помылись с мочалкой. Шум душа напоминал жужжание насекомых, пар бил в глаза. Егор старался не смотреть на чужую неуместную волосатость. Он добегал до последней кафельной ниши и, прижавшись к стене, поворачивал кран. Важно было прижаться к стене очень плотно, потому что иначе на тебя брызнет ледяная вода или кипяток. Души в бассейнах не знали полумер.

Один мальчик – Андрей Дубовицкий – обжегся так, что пришлось вести его к медсестре. Он так завизжал, что все переполошились. Андрея Дубовицкого вели к медсестре в одних трусах, и у него была красная грудь, и он всхлипывал. Но через десять минут пошел плавать – Егор тогда решил, что Андрей соврал про страшную боль, но с тех пор папа сам приходил и включал Андрею Дубовицкому воду и убеждался, что она нормальной температуры.

Что случилось с Андреем Дубовицким?

Детская рваная память. Бассейн в воспоминаниях Егора звенел, и сквозь огромные окна просачивалось зимнее звездное небо.

Правда ли, что когда-то в бассейне выключали свет? Или это воспоминание наслоилось на какое-то более позднее? На купание в Черном море ночью в конце восьмого класса? Нет, не могло быть там такого эффекта. Ни море, ни река, ни озеро не дают такого стекольного звона.

Егор любил плавать на спине. Перед глазами текли круглые белые лампы. Брызги воды в глазах придавали им неправильную смазанную форму. Когда плывешь на животе, главное не врезаться в тех, кто плывет на спине. А когда плывешь на спине – с тебя нечего взять, ты можешь врезаться в кого хочешь, потому что не видишь. В воде ты очень легкий. Он закрывал глаза и представлял себе, что парит в космосе.

Папа вез домой его и иногда – еще пару пацанов из секции. Почему тогда он помнит шапку и сосульки волос? Должно быть, это было раньше, когда папа еще не купил машину. А когда купил, они набивались в салон, который пах теплым пластиком, и папа включал радио, а они все умоляли его выключить, потому что слушал он что-то совсем тупое. Егор не помнил, что он слушал, только какие-то обрывки. «Правит нами век казенный, и не их это вина – некого винить». Запомнил, потому что путал «казенный» и «казненный», но ему нравилась строчка «На Москву упало небо». Падающее небо. Когда они возвращались из бассейна, почти всегда было темно, и ему нравилось сидеть стиснутым между другими мальчишками, которых он тогда считал друзьями. Андрея Дубовицкого – тоже.

Летом были спортивные лагеря, они там вкалывали по три тренировки в день, а потом бежали в лес собирать землянику. Каждый должен был по полстакана принести. Стаканы изымали, но зато к полднику у всех отрядов было печенье «Юбилейное» и резиновый зефир, а у них – перемолотая земляника с сахаром на мягком хлебе.

Почему с ними не было Андрея Дубовицкого?

Куда подевался Андрей Дубовицкий?

Память скрипела, размыкая ржавые суставы. Мама на кухне сказала, прижав пальцы ко рту, как делали в кино: какой кошмар, Миш, какой ужас. Может, он все-таки у друзей?

Что – ужас? Андрей снова обварился душем?

Женщина с высоким выбеленным хвостом на затылке спрашивала Егора, помнит ли он, куда пошел Андрей Дубовицкий, его друг, после тренировки. А Егор не помнил – он пропустил тот день, у него были сопли и болела голова. Он дочитывал «Книгу джунглей» (книга круче мультфильма), но вырубался каждые три страницы. Он не знал, что нужно переживать за Андрея Дубовицкого, который больше никогда не придет на тренировку, но и не умрет. После этого в фойе бассейна всегда толпились родители. Все дети должны были уходить домой с ними. Даже тринадцатилетки.

Он сдал на первый юношеский и бросил плавание.

5

Он ничего не рассказал Олесе об Андрее. Только про саму секцию: как там было круто и как отец поддерживал пацанов, и еще как ему сначала нравилось заниматься плаванием, потом надоело, и папа расстроился, но все равно сказал что-то типа «Ты взрослый, можешь сам выбирать». И никакого мачизма в духе «Ты мужик, должен бороться». Вообще, папа вполне мог такое сказать – это было прям в его духе, но в тот раз почему-то не сказал.

Я тоже занималась плаванием, сказала Олеся. Еще в «Спартаке», он в 2004-м обрушился, слава богу, внутри никого не было. Ты же не там?

– Не, я в «Нептуне», где школа олимпийского резерва, когда я был мелким, «Спартак» еще не починили.

Когда она ушла, Егор пожалел, что не пригласил на чай.

Мама с Ленкой еще не вернулись. Грязная посуда кисло воняла. Окно распахнуто настежь. Егор всегда нервничал, когда видел открытое окно: он был маленький, у них была кошка. Она любила прогуливаться по внешней стороне подоконника, и мама всегда говорила, что кошка сама разберется и что она не дура. А папа говорил, что это естественный отбор. Она не сорвалась – ушла на даче и так и не вернулась, но Егор все равно психовал. Вид кошки по ту сторону окна замораживал его внутренности.

Надо было посмотреть, что пишут в новостях, но он не хотел. Включил воду и стал мыть посуду. Когда мама не смотрела, он выдавливал на губку много средства, так что, если сжать ее пару раз, как эспандер, она сделается белой. Противнее всего было мыть кастрюлю, но не бросать же ее. Потом он подмел и выбросил все окурки, которые нашел в доме. В родительской спальне обнаружил стакан, от которого пахло коньяком. Отлично будет, если мама сопьется на фоне нервов. За исключением опустевшей раковины, атмосферы чистоты не появилось. Он даже подумал полы помыть, но тут вернулись мама с Ленкой.

Долго вы, сказал он.

Пробка на Бердском, пояснила Ленка. Есть поесть?

Не-а.

Господи, ты когда из школы вернулся? Часа два назад? Неужели даже пельменей не мог сварить? Видишь, мать еле на ногах держится.

А я откуда мог знать, что она на ногах еле держится. Сейчас воду на пельмени поставлю.

На кухне никто не заметил, что он помыл посуду.

Не ори на ребенка. Мы тоже хороши, сказала мать, могли заехать, купить что-нибудь.

Егору показалось, что она вроде приходит в себя. По крайней мере, какие-то разумные вещи говорит. Он поставил чайник, включил газ, заметил, что спички кончились, выключил газ и полез на полку за спичками.

Так чего так долго-то? Чего искали?

Соседей позвали, ответила мать на какой-то совсем не тот вопрос, господи, вот это стыдоба. Теть Люду привели. Помнишь теть Люду? У нее еще три собаки жили когда-то, всегда тебе конфеты передавала. У нее еще сын алкаш.

Ой, да кто там не алкаш, сказала Ленка.

Теть Люду и еще соседа через два дома. Я его вообще не помню, он новый какой-то.

Они с семьей дачу там купили, пояснила Ленка.

Егор разжег огонь под пустой кастрюлей, потом налил в кастрюлю воды из чайника. Когда включаешь газ, раздаются частые щелчки, как будто плита вот-вот взорвется. Пельмени лежали у самой стенки морозилки, за кровавым каменным пакетом с мясом. Необходимость ковыряться в морозилке успокаивала.

А зачем соседей привели, спросил он.

Понятые. Обязательно должны быть понятые, без них нельзя обыскивать.

Так что искали? Или нашли.

Весь дом перевернули, но маму стеснялись, старались аккуратно. Нормальные ребята, на самом деле.

Не нормальные. Мусора позорные, прошипела мама не своим голосом.

Ленка не стала спорить.