Он плохо рассказывал – не в смысле сейчас, а в смысле всегда плохо рассказывал, в школе писал самые отвратительные изложения: вечно сбивался, не мог отличить важное от неважного, а когда отвечал устно, все время тянул «э-э» и «короче». Поэтому слушать его было сложно – все так говорили, но Эля слушала. Егор сильно путался, так что пришлось начинать с начала несколько раз, потому что даже Эля не могла разобрать последовательность событий. Сначала тебя допросили, а потом папу увели? Да нет же! У тебя что-то нашли в телефоне, и поэтому все забрали?

Вопросы выматывали, они были как сломанное объятие. В нормальном объятии тебя стискивают и отпускают, а в сломанном стискивание не прекращается и собеседник давит тебя, давит, давит, даже когда ты умоляешь прекратить.

– Ты голодный?

Никто не додумался задать ему этот вопрос дома.

– Вообще-то очень.

Она отвела его на кухню и сделала два бутерброда с сыром и колбасой. У них на кухне всегда было открыто окно, и Егору это обычно нравилось, но снизу доносились мужские голоса, и теперь это нервировало. Эля спросила, разогреть ли суп, но Егор ответил, что бутербродов хватит. Суп – это как-то очень обстоятельно, чересчур серьезно. Как будто если ты ешь где-то суп, то ставишь подпись в непонятном домоводческом документе, обязуясь врасти в этот дом и в эту кухню навсегда. Отныне и вовеки веков. Пока он жевал, запивая кофе, Эля молчала, давая ему пространство.

Он доел и снова рассказал, теперь стараясь держаться курса. В подъезде менты. В квартире тьма народа и папа в наручниках. Папу увели. Его выгнали на улицу. Он вернулся, все в доме вверх дном. Стали допрашивать. Очень долго, очень – тьмы бумаг, кипы.

– Так, – остановила его Эля.

И уже по этому ее «так» стало понятно, что он налажал.

А тебе объяснили про пятьдесят первую? Что ты имеешь право не свидетельствовать против близких родственников?

Все оборвалось. Бутерброды перевернулись в животе.

Я думал, только против себя можно не свидетельствовать.

Нет, против родителей тоже. Вот, смотри.

Ему хотелось на нее закричать: перед тобой ноут! Ты открываешь «Яндекс» и читаешь, блин, оттуда! Твоя квартира не перевернута вверх дном, над тобой не нависают грибы страха, ты тут сидишь и умничаешь, потому что тебе ничего не угрожает. Егор не понял, как разозлился, а когда понял – не мог сообразить, почему разозлился именно на Элю, которая пыталась ему помочь.

Капец ты красный, сказала Эля. У тебя на колбасу с сыром точно нет аллергии?

Точно. Только на арахис.

А протокол ты читал? Эля смотрела в экран и общалась только с ним. Внимательно?

Да вроде читал.

Ему не хотелось, чтобы Эля спрашивала дальше, чтобы пересчитывала его ошибки одну за другой, чтобы смотрела на него с выражением: «Ну, ты это, конечно, сделал, не окончательный же ты дебил». А Егор раньше даже не подозревал, как стресс парализует мысли.

– Как думаешь, можно выяснить, за что его?

– Давай глянем, вдруг уже в новостях написали.

Егору стало страшно – еще страшнее, чем до этого. Он не додумался открыть новостные порталы, слишком парализованный, как будто в него вкололи заморозку. Так у стоматолога ты не чувствуешь куска щеки, можешь кусать ее сколько хочешь, можешь хоть отгрызть, все равно ничего не ощутишь. Так Егор не чувствовал части своего мозга, которая отвечала за то, чтобы собраться, сконцентрироваться. Мысли в голове разваливались, как переваренные пельмени.

Егор взял свой новенький телефон и сделал вид, что тоже ищет, хотя на самом деле просто пролистывал страницы туда-сюда, потому что боялся.

– Фак, – сказала Эля. – Кажись, нашла. Тут фотка твоего подъезда.

– Что там?

– Лучше сядь, сам прочитай.

Она встала, сказала, что пойдет сделает чаю, и оставила его наедине со своим ноутом.

ЗАДЕРЖАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ТАНИ ГАЛУШКИНОЙ

6

Егор посмотрел на дверь. А при чем тут папа? Это что, Эля так пошутить решила? Она вернулась с чаем. Пакетики болтались в кружке, бумажки утонули. Эля пыталась их вытащить кончиком пальца и не обжечься.

Дальше читай, сказала она. И фотку глянь.

На фотке была дверь их подъезда, а ниже подпись серым неприметным шрифтом: «Дарья Тихонова». Егор вдруг понял, что девушка с длинной косой, которую он встретил сегодня на пороге дома, и есть эта Дарья Тихонова. Вот зачем она фотографировала!

Как сообщает Следственный комитет Российской Федерации, имеются достаточные основания подозревать 48-летнего местного жителя Михаила К. в совершении преступления, предусмотренного п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство малолетнего или иного лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, а равно сопряженное с похищением человека). В ходе следственных действий и оперативно-разыскных мероприятий, проведенных совместно следственными органами следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по области и управления уголовного розыска регионального УМВД, установлено, что Михаил К. может быть причастен к убийству семилетней Тани Галушкиной, тело которой с признаками насильственной смерти было обнаружено в начале апреля в лесополосе в сорока километрах от города.

В настоящий момент с задержанным выполняются необходимые следственные действия, направленные на установление и уточнение всех обстоятельств преступления. В ближайшее время будет решен вопрос об избрании меры пресечения. По уголовному делу назначены судебно-психиатрическая, генетическая и ряд других экспертиз, устанавливаются причины и условия, способствовавшие совершению преступления. В числе прочего проверяется причастность Михаила К. к другим нераскрытым исчезновениям детей в регионе.

Бр-ред. В его голове все так и звучало – с долгим раскатистым «р», как будто он рычал на дебильную статью. Ну бр-ред же. Реально бр-ред. Эля молчала, и это молчание выбешивало. Егор рассматривал геометрическую фотографию подъезда, их дверь, выкрашенную в уродливую серую краску со сколами, под которыми пряталась ржавчина. Сотрудники Следственного комитета установили, что у них ржавая дверь подъезда? Хотя мало ли таких дверей в районе.

Может, это не о нем? Дебильная мысль, что папу перепутали с кем-то из соседей, засела в голове. Да вот хотя бы с сумасшедшим с четвертого этажа – который год уже обещает всех подорвать, сколько раз его забирали, но он все равно возвращался. А куда его? У него справка. Михаил К. Один, что ли, Михаил К. в подъезде?

Но вряд ли в наручниках увели еще кого-то.

Твоему папе нужен хороший адвокат, сказала Эля. Самый лучший. Если менты решили на него повесить это дело, они своего добьются.

Егору стало тесно. Комната и Эля сделались двухмерными, ненастоящими. Он встал, походил из угла в угол, дергая себя за волосы. Надо успокоиться, сказала Эля, и голос ее тоже прозвучал искусственно, механически. Все вокруг было как будто нарисованным.

– Мне надо домой.

– Куда ты в таком состоянии собрался?

Егор знал, что на самом деле Эля хочет, чтобы он ушел, потому что, конечно, она не верила, что его папа мог оказаться серийным маньяком-педофилом, но чуть-чуть – все равно верила. Она допускала такую возможность. Она ведь папу Егора почти не знала: здрасте-до-свидания, когда приходила к ним домой. Он мог ее о чем-то спросить, она – что-то ответить, но ничего такого, что запомнилось бы.

Папа еще иногда в боксерах мог сидеть в зале, когда жарко. Егору было в такие моменты за него очень стыдно, но как поговорить об этом, он не знал. «Пап, ты хоть штаны надень». Они с Элей никогда это не обсуждали, но у нее дома никто в трусах не расхаживал. А теперь невинная привычка папы разгуливать по дому в трусах, потому что жарко и потому что, с его точки зрения, тут нечего было стесняться – ну что такого, он же не голышом! – обретала монструозные черты.

Егор чувствовал, как в голове у Эли складываются пугающие пазлы, как намеки, вырванные из контекста фразы, воспоминания, правдивые и ложные, подталкивают ее все дальше и дальше от Егора и от его безапелляционной веры в папину непогрешимость.

– Мне надо пройтись.

– Мне пойти с тобой?

Она хотела, чтобы он сказал «нет», и Егор сказал «нет».

Самая длинная ночь

Егор застелил кровать свежим постельным