– Может, классическое что-нибудь поставить, Kind of Blue, например?

– Давай, – сказал я, всматриваясь в обложку и пытаясь разобрать, кто выпустил пластинку. Майлз Дэвис.

Эспен уселся на кровать.

– Я был на его концерте в Осло. Билета у меня не было, поэтому пролез так.

– Без билета? Как тебе удалось?

– Вошел в соседнее здание, спустился в подвал, нашел там какие-то стулья и потащил их, типа я сотрудник. Просто-напросто открыл дверь и вошел в зал. – Он рассмеялся.

– Правда?

– Да. Концерт был потрясающий.

Комнату наполнили тихие меланхоличные звуки. Эспен достал шахматы, положил между нами доску, взял пешки, белую и черную, спрятал их за спиной, поменял местами и выставил сжатые кулаки.

– Вот эта, – показал я.

Он разжал кулак. Черная.

– Не помню, как их расставляют, – сказал я. – Вроде пешки спереди?

– Да. – Он стремительно расставил фигуры. Я последовал его примеру.

Шахматы я ненавидел, мне казалось, будто проигрыш в них намного серьезнее и унизительнее, чем когда проигрываешь, например, в теннис. Мне не хватало ума, не хватало сообразительности, я не мог понять партии, как ни ломал голову, не умел планировать больше чем на два хода вперед, по крайней мере в детстве, играя с папой или Ингве, – они меня неизменно обыгрывали. С тех пор я за шахматы не садился, но, с другой стороны, подумал я, сейчас я взрослый. Возможно, накопленный опыт так или иначе мне поможет. Ведь на самом деле все сводится к решению задачи.

– Без хронометража? – уточнил он.

– Без, – ответил я.

Мы принялись играть, и спустя три минуты он уже поставил мне мат.

– Хочешь отыграться?

– Давай.

Через три минуты я снова проиграл.

– Добьем до трех? У тебя еще есть шансы.

– Давай.

Он еще раз обыграл меня. Но, когда он молча убирал доску и сворачивал самокрутку, никакого ликования я в нем не заметил.

– Ты часто играешь? – спросил я.

– Я? Да нет. Мне просто нравится.

– А шахматные колонки читаешь?

– Есть такое дело. Бывает интересно проследить ходы в классических матчах старых гроссмейстеров.

– Ну да.

– Но есть стандартные приемы, которые несложно выучить. Дебюты и все такое. Если хочешь, я тебе покажу.

Я кивнул:

– В другой раз, ладно?

– Да.

За окном из-за туч выглянуло солнце. Косые лучи сделали ландшафт, раскинувшийся внизу, пронзительно-ярким на фоне тускло-серых окрестностей.

– А ты вообще что читаешь? Из современных норвежцев? – спросил он.

– Всех понемножку, – ответил я, – Хьерстада, Флёгстада, Юна Фоссе. Все, что попадется. А ты?

– Тоже много кого. Эйвинн Берг хорош. Тур Ульвен просто потрясающий. Уле Роберт Сунде, читал? Целый роман о том, как главный герой идет до киоска и обратно. Как Одиссей. Повествование движется во все стороны. Бесчисленные отступления, почти эссе. Прочитай обязательно.

– Я о нем слышал, да, – сказал я, – по-моему, в «Виндюет» про него писали.

– И Экелёф, разумеется. И Ян Эрик Волд! «Эссе энтузиаста» – это, наверное, моя любимая книга. Такая разная. Читал?

Я покачал головой. Эспен вскочил и, просмотрев стопку книг на столе, протянул мне толстое синее издание с фотографией плывущего Волда на обложке.

– Вот, – сказал он, – тут обо всем. О джазе много и… вообще.

– Отлично. – Я заглянул в книгу.

Музыка стихла, Эспен снял пластинку с проигрывателя.

– Ну, что еще поставим? – спросил он.

– Даже не знаю, – ответил я.

– Может, выберешь на свой вкус?

– Давай. – Я опустился на колени и увидел среди пластинок «Heaven Up Here». – Тебе что, нравятся Echo and the Bunnymen?

– Конечно! У Иэна Маккаллоха красивый голос. И сам он такой дерзкий!

– Поставим их? Глупо, наверное, ведь у меня этот альбом тоже есть, но он такой хороший.

– Давай, ага. Я давно уже его не слушал.

* * *

Через час я ушел и зашагал под тусклым ноябрьским солнцем по холмам, переполненный впечатлениями. Эспен был из тех, кого нельзя не заметить. Мощь его присутствия заставляла меня, в силу собственной слабости, чутко улавливать все нюансы настроения, которые он излучал и о которых, по всей видимости, сам не подозревал. Была в нем и некая самоуглубленность, иногда взгляд его словно бы не устремлялся из глаз наружу, а обращался внутрь, придавая вид жесткий и непримиримый, но потом это проходило и он снова был сама открытость и дружелюбие, в чем он тоже вряд ли отдавал себе отчет, словно воодушевление брало верх над ним, а он лишь повиновался.

На меня Эспен производил сильное впечатление еще и тем, что он был на два года младше. Но чего я не мог уместить в голове, раздумывая на ходу, так это почему в гости к себе он пригласил именно меня. На факультете училось полно интересных и начитанных людей, наверное, поэтому он выбрал того, кто не обладает ни глубиной, ни пониманием литературы.

Но меня это радовало. Пускай сейчас я до него и не дотягиваю – возможно, со временем все изменится.

* * *

Дома в дверной щели торчало письмо. Я открыл его. Уведомление о том, что мне следует освободить квартиру. Съехать до середины декабря в связи с ремонтом.

Такое вообще законно?

Ну и пошли они все. Все равно я переплачиваю. Поэтому все даже к лучшему. Просто придется искать новое жилье.

Уснул я рано, но через несколько часов меня разбудил стук в окно. Я встал и подошел к нему. Это пришла Гунвор. Она улыбнулась и показала на дверь, я кивнул и пошел открывать. Спустя несколько минут она уже прижималась ко мне на узкой кровати, и от тяжести ее грудей в моих руках я едва не взорвался от вожделения.

– Пока не надо, – сказала она, – но уже скоро.

* * *

С жильем мне повезло. Как выяснилось, приятель Юна Улава по имени Бен только что переехал из большой четырехкомнатной квартиры возле Данмаркспласс, и сейчас она пустовала. Раньше квартира принадлежала верфи на Сулхеймсвикен, дом представлял собой пристройку к офисному зданию и находился во владении банка. Я позвонил им, да, квартира свободна, можно въезжать, но, к моему сведению, здание подлежит сносу, так что я должен быть готов освободить помещение в течение месяца после уведомления. Когда его снесут? Нет, этого они не знают, однако не то чтобы скоро. Я решил рискнуть, и как-то вечером мы с Гунвор поехали туда, а встретивший нас Бен провел нас по четырем комнатам. Они жили там большой компанией, но аренда настолько низкая, что тут вполне можно жить и вдвоем. На самом деле квартира состояла из двух – одной двухкомнатной возле кухни и другой двухкомнатной около ванной. На полу повсюду лежал ковролин, но его вполне можно