Линда широко раскрыла глаза.

– Я о другом, – заговорил я сладострастно. – Вы такая загадочная, что хочется вас прочитать. Ваше платье – под ним легко угадывается фигура женщины с глянцевой обложки журнала…

– М-м-м… спасибо.

– Позже мы вернемся к этому вопросу. Сейчас, думаю, у нас найдется еще одна тема для разговора помимо моего произношения и нелегкого детства, но вы не отчаивайтесь.

Тут уж она не выдержала. Сорвалась с места, в два прыжка подскочила к камину и резко повернулась ко мне, держа мощное помповое ружье. Внушительный ствол смотрел мне в грудь. Грозное оружие по-своему красиво и грациозно смотрится в изящных женских руках.

– Гнусное животное! Как ты смеешь так со мной разговаривать, дерьмо собачье!..

Я нагло и ухмыльнулся наиподлейшей из ухмылок Гансвурста.

– Ну вот, – подытожил я наш обмен «любезностями», – теперь мы оба знаем, что вы все та же заносчивая стерва, а я все то же мерзкое отродье. Следовательно, всякое сходство славной пары, ведущей милую беседу за бокалом «Хеннесси» – досадная случайность, как принято говорить у легавых. – Я забросил ноги на кресло, возложив поудобнее на плюшевые выпуклости свое тело.

Испустив блаженный выдох, я мирно пробурчал:

– Вот, совсем другое дело. А то денек что-то слишком утомительный выдался. И уберите гаубицу, душечка. Я предвидел, что вы держите под рукой заряженную пушку. Либо пушка, либо шутцполицаи – должны же вы как-то защититься от такого гнусного животного, как Гансвурст.

– Прочь свои грязные ноги с моего кресла! – рявкнула она, поднимая дуло ружья на уровень моей головы.

Я зевнул.

– Хватит орать, фрау! Вы уже доказали, что вас на понт не возьмешь. Как и меня. Давайте исходить из этого.

Я пригубил свой «Хеннесси», стараясь не смотреть ни на нее, ни на помповое ружье, наведенное на меня, что было очень даже непросто. С такого расстояния заряд снес бы мне голову.

Я испытал немалое облегчение, когда она криво усмехнулась и поставила ружье на место. Зашуршала ткань ее платья, я повернул голову и увидел, что фрау Шварцер стоит у окна и смотрит наружу, в сад. Я встал с кресла.

Она вернулась к музыкальному центру, остановилась и взглянула на меня с интересом. Она была в чем-то определенно уверена. Потом решительно передернула плечами и склонилась над аппаратом. Нашла нужный компакт-диск, включила воспроизведение и раздались первые такты вступления, которые превратились в мощные аккорды «Песни немцев» (а вернее, гимн Третьего Рейха «Германия превыше всего») композитора Гоффманна фон Фаллерслебена.

Deutschland, Deutschland über alles,

Vber alles in der Welt,

Wenn es stets zu Schutz und Trutze

Brüderlichzusammenhalt.

Я никогда особенно не увлекался музыкальными центрами, плеерами, кассетами, компакт-дисками и прочей аппаратурой для воспроизведения музыки. Сейчас же, видимо, из-за громкости или из-за того, что мелодия рождала у меня сильные ассоциации, эффект оказался чуть ли не гипнотическим.

У меня в ушах снова зазвучал мерный топот сапог по мостовой, и я воочию представил стройные ряды марширующих по брусчатке немецких солдат вермахта.

Фрау Шварцер стояла у «Филипса», не отрывая от меня взгляда. Она была очень привлекательной женщиной, и создавалось стойкое впечатление, что она приготовилась в тот вечер к романтическому времяпровождению. Чуть приоткрыв губы, она с сияющими глазами слушала гимн, который некогда потряс мир, а в ее лице угадывались страсти иного рода.

Она сделала свой ход. Теперь настала моя очередь. Я смотрел на нее, дожидаясь, пока закончится проигрыш какой-то замысловато оркестрованной интерлюдии и зазвучит основной мотив.

– Deutsche Frauen, deutsche Treue, deutscher Wein und deutscher Sang sollen in der Welt behalten ihren alten schonen Klang, uns zu edler Tat begeistern unser ganzes Leben lang[72], – продекламировал я, стараясь проговаривать слова в такт музыке.

Линда не сводила с меня глаз. Тут вступили трубы и барабаны. Она ждала. Снова зазвучала тема – ясная и торжественная. По крайней мере, много десятилетий назад эта мелодия была вызовом всему миру, правда, и сейчас она заставляла напрячься до предела каждый мой мускул, каждую клетку головного мозга.

Линда Шварцер пропустила несколько тактов и стала тихо подпевать; ее неплохое меццо-сопрано соединилось с мелодией и финальными строчками (это были слова уже из нынешнего гимна ФРГ):

Einigkeit und Recht und Freiheit

Für das deutsche Vaterland!

Danach lasst uns alle streben

Brüderlich mit Herz und Hand!

Einigkeit und Recht und Freiheit

Sind des Glückes Unterpfand;

Blüh im Glanze dieses Glückes,

Blühe, deutsches Vaterland[73].

«Песнь немцев» резко оборвалась. Линда протянула руку и не гладя выключила проигрыватель. Ее огромные голубые глаза изучающе смотрели на меня.

Затем она проговорила, будто древняя сказительница:

– Много времени прошло с той великой поры, дорогой мой Ганс. Очень много. Но может быть, это время вернется?

– Трудно сказать, фрау Линда, – промурлыкал я. – Честно говоря, это было не совсем то, чего я ожидал.

Услышав эту музыку и прочувствовав поведение фрау Линды, я решил, что музыка была своего рода угрозой, а возможно, предупреждением о неминуемом возмездии. Но почему, для чего надо было меня впутывать в приснопамятные дела Третьего Рейха, крутить музыку его оккультных сфер, поднимать эту запретную для Германии тему? Если дело касалось амурной линии, примитивного адюльтера, тогда было бы понятно. К примеру, если для меня стали бы крутить «Лили Марлен» или «Эрику». Там хоть был некий романтический флер. Мне и в голову не приходило, что Линда Шварцер окажется стойкой обожательницей Адольфа Гитлера и его Третьего Рейха. Что подтверждал постулат: жизнь прекрасна, удивительна и полна неожиданностей.

Я подошел к стеллажу с компакт-дисками, повертел в руках один-другой «лазерник» – обычная подборка записей музыки, но под одним названием «ретро» или очень специфическое «ретро».

Неожиданно из-за спины до моего слуха донесся ее голос:

– Хватит играть в виртуальные игры, герр Ганс. Что вам нужно?

Я обернулся. Хороший вопрос. Хотел бы я сам дать на него убедительный ответ. Но, не имея ничего под рукой и за душой и точно не зная, чего от меня еще ждут, я стал изворачиваться.

– Вы же сами жаждали этой встречи со мной, фрау Шварцер, – сказал я и щелкнул пальцами по диску.

– Кто вы на самом деле и что вас в интересует?

– А вы? Ведь наше правительство запрещает слушать гимн Третьего Рейха или военные марши реакционного содержания.

– Кто-то пожаловался вам? Может, Герд Бастиан с Петрой Келли?

– А