на пять минут её мысли были захвачены этим воспоминанием, которое женщина пыталась описать максимально ярко. Иногда она не находила нужных слов и принималась рьяно жестикулировать, дрожащие руки и пальцы то сгибались, то выпрямлялись, добавляя движению гротеска. Селене и самой становилось не по себе, при виде причуд, которые вытворяют её собственные руки, но она продолжала делать вид, что всё в порядке. То же осознание и спасительный самообман читались в глазах Жака. Он пристально посмотрел на Аннабелль, без слов требуя, чтобы она сделала хоть что-то, в крайнем случае – чудо.

— У Вас такие заботливые дети. Так волновались за Вас, — сказала Анна, готовая болтать, убеждать, упрашивать, используя все доступные ей уловки, лишь бы не оставлять детей сиротами.

— Да, я сперва тоже испугалась, — кивнула Селена, — уж решила, что, никак, помираю, а тут ещё и Фильбер говорит, что дети убежали. Я, по правде сказать, даже думала, что им так лучше будет… не видеть моего конца. Но нет, выкарабкалась, — сказала она совершенно довольная собой. Лицо Аннабелль помрачнело.

— Боюсь, что это лишь временное облегчение, —начала она. — Многие болезни на время утихают, а потом возвращаются с новой силой. Может быть, Вы и правы, и болезнь полностью отступила, но я чувствую себя обязанной помочь Вам всем. Если Вы здоровы, то просто дайте мне убедиться в этом.

Селена явно уставала от нараставшей перепалки. Она опустила руки на стол и посмотрела на Аннабелль тем взглядом, которым обладают женщины, прошедшие через многие трудности и имеющие детей, взглядом, способным развернуть лошадь на полном скаку и остановить конец света, если тот грозится разбудить спящее дитя. Анна почувствовала, что легко сдаст позиции перед этой женщиной.

— За меня уже можно не бояться, не в том я возрасте, чтобы пугаться всякой простуды, — усмехнулась Селена. — У нас ведь как: двум смертям не бывать, одной – не миновать,— она взглянула на часы и покачала головой. — Однако уже поздно.

Анна хмуро посмотрела на часы и нехотя согласилась с хозяйкой. Негодование в ней клокотало, и девушка была готова забрать назад все слова об очаровательной ограниченности местных жителей. «Утро вечера мудренее»,— подумала она, уверенная, что к утру женщина образумится, но смирение, написанное на лице Селены, ясно давало понять, что даже если болезнь начнёт сжигать её изнутри, она с должным спокойствием примет это, как испытание. Такая стойкость вызывала у Анны смешанные чувства: восхищение, жалость и злость, вспыхивавшую при виде того, как бедная мать добровольно губит собственную жизнь.

Селена провела её в большую комнату с одной кроватью, на которой спали дети, и парой набитых соломой тюфяков. На один из них она указала девушке и, сипло сказав: «Сейчас принесу одеяло», вышла из комнатки. Анна беглым взглядом окинула более чем скромное убранство комнатки: пару стульев, плетёный ящик, щетинившийся острыми прутьями, торчавшими во все стороны, высушенные цветы, обрывки ткани, бесполезный хлам, который дети хранили за неимением игрушек. Вдруг послышался глухой шум, волной прокатившийся по домику. Анна выскочила из комнаты и громко позвала хозяйку. Та не ответила.

Она лежала в кладовой под грудой обрушившихся на неё корзин и ящиков, волной хлынувших со сломавшейся верхней полки и сваливших хозяйку с ног. Женщина пыталась выбраться, одной рукой сжимая свою палку, а другой – вытащенное из завала одеяло. Подоспевшая Аннабелль быстро вытащила её из-под корзин, но устоять на ногах Селена никак не могла. Невооружённым глазом было видно, что каждое движение даётся ей с трудом и даже болью, но смириться с этим сама Селена не могла и продолжала, вопреки всему, двигаться и преодолевать мучившие её ощущения, ослепительно-яркими вспышками отдававшиеся во всём теле. Девушка подняла хозяйку и помогла ей добраться до постели. Женщина всё силилась встать, но Анна силой заставляла её оставаться в кровати до тех пор, пока Селена наконец не откинулась на подушку. Она отчаянно пыталась оставаться в сознании, пока Аннабелль кружила вокруг неё, определяя температуру и осматривая голову, лицо и руки в поисках каких-либо травм или признаков болезни. Анна панически ощупывала лоб Селены, пыталась говорить с ней, слушала звук её дыхания. Добиться ответа от женщины не удалось, уже через пару минут она провалилась в беспамятство. Аннабелль попросила детей принести кувшин с водой в комнату и приготовилась следить за больной на случай, если той вдруг станет хуже.

Послышался стук в дверь. С пронзительным «я открою» дети наперегонки бросились в коридор. Селена, казалось, слышала всё сквозь сон, она нахмурилась и замотала головой, точно пытаясь вырваться из объятий Морфея. Её лицо стало пунцовым от жара. Анна дала ей немного воды и промокнула лоб влажной тряпицей. Это было меньшее, что она могла сделать, и от этого Аннабелль чувствовала только вину. «Как мне помочь тебе?» — спрашивала она, глядя в измученное лицо очередного человека, нуждавшегося в помощи, но не желавшего её. В коридоре послышались голоса.

— Где мать? — раскатисто спросил Фильбер.

— Спит, — бросил ему Жак, он был уже готов закрыть дверь, когда мужчина вошёл в дом, всем своим видом давая понять, что дело, с которым он пришёл, крайне важное.

— Разбудите, — с невесомой нотой вежливости попросил он. — Будьте добры.

— Ей нездоровится, — нехотя сказал Жак, надеясь, что хотя бы это заставит незваного гостя уйти.

Но Фильбер только пожал плечами и прошёл в дом с видом полноправного хозяина. В общем-то, он им и был, старейшиной, вершившим едва ли не всё, что происходило в его деревеньке. Он вошёл в комнату, где лежала Селена. Присутствие Аннабелль его явно не обрадовало, но, увидев девушку, он с облегчением оставил маску вежливости, радушия и какого-никакого участия. Анна напряглась при взгляде на его преобразившееся,