— Как Вас зовут? — спросила она, уходя.

— Фильбер, — ответил за него Жак. —Его здесь все уважают.

Анна только понимающе кивнула. Человек не вызвал у неё ни капли уважения. Возможно, просто не стоило торопиться с выводами, она утешала себя тем, что в таких глухих деревнях сперва однозначно недолюбливают чужаков. Местным нужно время, чтобы привыкнуть к приезжей, а потом они, может, и сами не захотят её отпускать. Особенно, если она покажет себя хорошим целителем, знающим своё дело. Вот в этот момент началось волнение: мысль о том, что что-то может пойти не так, завертелась в сознании, вытесняя все остальные. С каждой секундой уверенность в возможной ошибке крепла, и осознание собственного бессилия, даже с медицинским справочником Морганьи в руках, делалось всё отчётливее, и избавиться от него можно было только взявшись за дело.

Они прошли среди домов, окруженных маленькими садами, не больше семи деревьев. Стены были выкрашены в яркие цвета, на подоконниках стояли горшки с цветами, возле некоторых домов лениво лежали собаки, любопытно поднимавшие головы, когда Анна проходила мимо. Всё было красивым и опрятным, и девушка уже начинала думать о том, что могла бы и полюбить эту симпатичную деревню с её недружелюбными жителями. Тогда время, которое ей предстоит провести здесь, не будет такой уж пыткой, разбавленной тоской и печальными вздохами. Так Анна думала ровно до того момента, как закончились чистые картинные домики. Взгляду девушки предстали три совершенно запущенных дома с плохими крышами, начавшими подгнивать досками. Окружавшие эти дома сады разрослись настолько, что превратились в маленькую почти непроходимую рощу. Рядом с ними стоял ещё один домик: ярко-красная черепица уже начала осыпаться, стены постепенно выцветали, но на подоконниках всё ещё были горшки с цветами, и белоснежные занавески развевались на ветру. Чувствовалось, что траурный плащ постепенно наползал на этот дом с соседних, но маленькое строение сопротивлялось увяданию, точно было живым.

Дети вбежали на крыльцо и забарабанили в дверь. За их голосами не было слышно ничего, что происходило в доме, раздался только лёгкий лязг отодвигающейся щеколды, а в следующую секунду Элена, с оглушительным: «мама», ворвалась внутрь. Вслед за ней вошёл её брат и Аннабелль. На каменном полу, обнимая дочь и сына, сидела маленькая, точно вылепленная из воска, женщина. На её жёлтой, восковой, коже можно было отличить следы рук мастера, сотворившего её: случайные, неровные мазки, но как бы реалистична ни была эта работа, в ней чувствовалась какая-то незавершённость. Она проскальзывала в усталых глазах, грустном рте, опущенных плечах. Будто во всём мире для этой женщины не нашлось крупицы счастья, и она отчаянно трудилась, чтобы заработать его. Возле крыльца и под окнами неторопливо скапливалась публика, постепенно подступая всё ближе, грозясь вот-вот войти в дом. Заметившая это Анна с совершенно невинным видом закрыла дверь перед зрителями, стараясь не прерывать трепетную сцену воссоединения семьи. Дети о чём-то громко говорили наперебой, стараясь перекричать друг друга и самих себя, а мать только сильнее обнимала их, улыбаясь изнурённо, но радостно.

Где-то через минуту объятия расцепились. Оскорблённая наглостью Анны публика вернулась к своим занятиям. Жак и Элена отпустили мать и встали рядом с ней, выжидающе глядя на гостью. Мать семейства медленно, с трудом поднялась на ноги, опираясь на палку, напоминавшую то ли посох, то ли костыль. Женщина была уже далеко не молодой, а измученный, болезненный вид добавлял ей ещё несколько лет, превращая человека в быстро тающую свечу.

— Меня зовут Анна. Я лекарь из Имфи,— представилась девушка.

— Селена,- сиплым голосом сказала женщина. — Мать этих сорванцов. Надеюсь, они не доставили неудобств? Как они себя вели?

— Лучше всех, — улыбнулась Анна, но ответной улыбки не получила. — Я хотела бы узнать, чем могу быть полезна. Расскажите мне о своей болезни: недомогания, обмороки, какие-нибудь другие симптомы..?

Но женщина не слушала её и с невозмутимым видом медленно шагала по коридору, тяжело переставляя ноги, почти не отрывая их от пола.

— Симптомы, болезни…— она усмехнулась. — Ничего страшного, девушка. У нас как бывает: человек заболел, а пару дней дома полежит – и здоров. Зря ты только в такую даль ехала.

— Вовсе не зря, —возмутилась Анна. — Я же вижу, что Вы больны. Вам нужно лечение.

— Какое лечение? —спросила она с такой снисходительностью, словно Аннабелль была маленьким ребёнком, сказавшим откровенную глупость. —Мне нужно детей растить, хлеб собирать, а не лечиться. Лечится пусть тот, у которого на это время есть. Но ты проходи-проходи. Уже вечер, а идти тебе некуда, как я посмотрю.

Сиплый голос резко контрастировал с ещё не старым лицом Селены, и от этого жалость в душе Аннабелль всколыхнулась с новой силой. Она готова была до последнего убеждать женщину в необходимости лечения, даже несмотря на то, что пока не знала, как именно будет делать это. Селена провела её на маленькую, до блеска вычищенную кухню и принялась хлопотать, вешая на очаг тяжелейший чайник. Дети принялись помогать ей, доставали посуду и кое-какую еду совершенно привычными, отточенными до автоматизма движениями. Аннабелль всё рвалась им помочь, но её, на правах гостьи, заставляли сидеть смирно и ждать, когда всё будет готово. У хозяйки тряслись руки, она едва ли не роняла чашки на стол, потом опиралась одной рукой о столешницу, а второй принималась расставлять предметы, извиняясь за свою неловкость. Пальцы не слушались её, Селена нервно улыбалась и пыталась говорить о чём-то: то о соседях, то о погоде. «Вчера пёс вот такую крысу принёс…»- говорила она, и