— Неси свой бульон, — ворчу. А потом добавляю: — Обидишь девчонку, Ленка тебе яйца оторвёт… ты не смотри, что она с виду дура дурой…

— Вы оба… странные, — доктор не обижается. А потом зачем-то говорит: — Пока… не стоит заглядывать вперед. В конце концов, будущее — штука сложная…

Вот тут я с ним согласен полностью.

Сложная.

Я уж пару месяцев как отбыть должен и не в райские кущи. В кущи таких, как я, не пускают. Чем дальше лежу, тем яснее понимаю, что сколько бы ты храмов не отстроил и свечек не купил, крови не отмоешь. Вся она, мною пролитая, со мной пойдёт.

И потянет.

Куда?

Лучше бы не думать… я и не думаю. Бульон оказался ничего такой. Нет, со стейком не сравнить, но все одно лучше бурой размазни, которую в меня обычно пытались впихнуть.

Ленка тоже появилась.

Довольная донельзя.

— Я тут договорилась, — сказала она, устраиваясь рядом, — чтоб фонд открыли. Будем детишек лечить. Тут вот и будем. Тут оборудование хорошее. И врачи не хуже, чем в Швейцарии… и только расшириться надо. Мы им корпус, а они тогда…

Ленкино щебетание успокаивало. И думать не хотелось, о том вот, другом мире. А вот об этом — почему бы нет. Детишек лечить… да, дело хорошее. Я и прежде фондам помогал, но это больше порядку ради и полноты образа. Пиарщики там настаивали. Опять же с налогами можно было крутануть.

Но здесь и сейчас… другое.

— Доктор наш мозги промыл? — ворчу порядка ради. И Ленка, меня знающая, как облупленного, отмахивается:

— Дурак ты, Громов… вот… на кой эти деньги? Какой в них смысл, если так-то? Нет, есть, конечно… без денег хреново, но… лежат, лежат… у меня вот тоже никого-то нет, — взгляд её становится задумчивым и туманным. — Я вот на тебя смотрела и думала всё… помрём мы и будто не было никогда. Ничего-то хорошего не останется…

— Почему…

— Ай, ты понимаешь. Фирмы, центры торговые… дома — это не то. Не так… не знаю. Душу щемит. Я… просто спросила, чем им помочь. А он сказал, что клинике — ничем, но вот… если смогу оплатить… там девчонка одна… операцию сделать. Я и оплатила. Для нас копейки. И так мне хорошо стало, Громов… так… не знаю. Правильно, что ли? Вот и… ты, конечно, можешь запретить.

И смотрит с вызовом.

— Документы принеси, — ворчу, уже понимая, что ничего-то запрещать не буду. — Надо стратегию там…

— Не учи, — Ленка тряхнула поредевшими кудельками. Волосы она по старой привычке высветляла до белизны. И завивала. И знаю, что ей много раз предлагали сменить этот вот имидж, который несовременный, а она отказывалась. Я даже понимал, почему — боялась.

Окончательно потерять себя боялась.

И зря.

Она вон, какой была, такой осталась. Внутри.

— Деньги, конечно, потребуются неплохие, но я получу долю в клинике и немаленькую. К ней кое-какие права… изначально установлю квоты. Надо будет кое-что в уставных подправить.

Это да.

Ленка у меня только выглядит блондинистой дурочкой. А так она умная. У нее дипломов пара имеется, которые она в старой папочке хранит.

Ветеринар…

Не знаю, какой из неё ветеринар вышел, а вот финансист — отменнейший. Я ей ещё когда пост директорский предлагал, а она отказалась, мол, куда тебя, Громов, без присмотру оставлять? Так и сидела секретаршей. Ну да так в чём-то и удобнее было.

Хорошо…

— Делай, — говорю. — Я в тебя верю.

А в себя вот — не очень.

Ещё ей другое сказать надо:

— И Лен… ты же понимаешь, что вот это всё… что оно ни хрена не надёжно. Что я в любой момент могу… ты, главное, тогда не бросай?

Церкви там, может, и не зачтутся.

А вот дети?

Те, которые поправятся благодаря моим деньгам? Может, эти дети как-то оправдают то, чего я творил? Хотя бы малость.

С чего я вдруг задумался?

Да как-то вот… если души праведников поднимаются в вышний мир, то… те, кто не праведник, попадает в навь? И становится тенью? Нет, может, оно не так совсем. Скорее всего не так, ибо дерьма в мире больше, чем праведников, но… не хочу. Становиться тварью вроде той, которая забирается в чужое мёртвое тело — не хочу…

Глава 28

Глава 28

«…выступили с единодушной критикой проекта о возможности передачи концессий на разработку поражённых тьмой земель купечеству и частным товариществам, созданным на основе объединения малых капиталов. При многих иных преимуществах, данный шаг нанесёт непоправимый удар по исконным дворянским привилегиям, нарушив установившееся равновесие и поставив под угрозу сами основы существования Российской Империи…»

«Известия»

— Вставай, — равнодушный голос Еремея заставил собрать руки. И ноги подтянуть к животу. И на бок перевалиться. Потом как-то даже встать получилось.

Криво.

Косо.

Но получилось.

— Живой? — Еремей склонил голову. Взгляд его ненадолго переместился на Метельку, что сидел на корточках и давился то ли соплями, то ли слюнями. Главное, я чувствовал, что ещё немного и он разревётся. И Метелька это чувствовал. И Еремей.

Он подавил вздох и отступил.

— Совсем дохлые, — сказал кому-то.

— Это… это уже чересчур.

Евдокия Путятична?

— Когда ты сказал, что хочешь работать здесь, я, признаться, обрадовалась даже. Несмотря ни на что, обрадвалась, — холодная рука легла на затылок, щедро делясь целительскою силой. И дышать стало легче. Губы вон слипшиеся расклеились, лёгкие распрямились, втягивая пыльный воздух. — Но теперь… кто тебя послал? Мозырь?

— Княгиня…

— Брось. Я, конечно, могу делать вид, что многого не