Два с половиной месяца.

Мне дали два с половиной месяца.

Как быстро могут бежать дни? И как долго я уже здесь?

Леви пристально смотрит на меня, обдумывая мои слова. Я не могу распознать, что происходит у него в голове. Раньше я умела читать его эмоции, но сейчас, то ли из-за темноты, то ли из-за алкоголя или накала эмоций, я не понимаю, и это заставляет меня нервничать.

— Где ты взяла кольцо? — наконец спрашивает он, и каждый мускул в моем теле напрягается.

Я не отвечаю, и его ноздри раздуваются.

— Он сделал предложение, не так ли?

Когда я все еще не отвечаю, он усмехается.

— У этого подлого гребаного неудачника нет ни малейшего уважения к женщине. Никакого уважения к тебе. Все, что его волнует, это братский кодекс. Я в курсе, что таблоиды все время писали о вас двоих, но Господи Иисусе. Ты действительно такая глупая? Тебе совсем наплевать на себя?

Мой гнев вспыхивает от его тона, от того, что он говорит так, будто хоть что-то знает о ситуации. Он не знает. Он ничего не знает. Прошло восемь лет. Теперь все по-другому.

— Не делай вид, что знаешь что-то обо мне и Торрене, Леви. Ты его не знаешь.

— Я был там, когда он защищал парня, который напал на тебя, Саванна. Ты уже забыла об этом? Не вмешайся я, его брат изнасиловал бы тебя, и Торрен позволил бы ему, потому что он предпочел поверить этому е*лану, а не тебе.

Я не верю в это. Уже нет. У меня были годы, чтобы все обдумать, и я, правда, верю, что Торрен защитил бы меня, если бы увидел Шона в действии. Боже, звучит очень хреново, но мы были под кайфом, посылали смешанные сигналы, и Торрен изо всех сил пытался пойти против своей крови. Шон защищал его с рождения. Торрен всю жизнь равнялся на него. Меня же он знал меньше года. Он не желал верить в то, что брат поступил плохо.

Но как объяснить это Леви?

Я знаю, что он прав насчет Шона. Я знаю, каково это, когда кто-то не собирается останавливаться. Я испытала это в сильном, болезненном прикосновении Оскара. Испытала это в притворстве приемного отца и дурацких правилах, которым он заставлял меня следовать. Я испытала это в каждом взгляде Терри, что он бросал на меня. Сейчас я так близко знакома с этим ощущением, что могу его распознать, и с Шоном я чувствовала тоже самое, но с той ночи Торрен более чем заслужил мое доверие.

— То, что Шон сделал той ночью на пляже, — это полный пи*дец. Я согласна. Этого никогда не должно было случиться. Я это понимаю. Но когда я решила выгнать Шона из группы, Торрен поддержал меня. Он поддерживал меня, даже когда наша группа могла себе позволить спать только в фургоне. Даже когда нам пришлось переделать все наши песни, чтобы компенсировать потерю клавишных. Мы были никем, и он поддерживал меня. Повернулся спиной к старшему брату. Теперь его семья даже не разговаривает с ним.

Леви фыркает и качает головой.

— Сначала он поддерживал тебя, а потом подкатил к тебе яйца. Он сделал то же, что и Шон? Он…

— Торрен — не Шон, Леви! Они — братья, но не одинаковые. Торрен даже не прикасался ко мне целых два года после того, как с Шоном все пошло наперекосяк. И даже потом был непреклонен в том, чтобы быть трезвыми. В том, чтобы я была трезвой.

Лицо Леви искажается, и мне приходится закрыть глаза, чтобы не видеть отвращения, которое обязательно в его выражении, когда прозвучит следующее откровение.

— Он не трогал меня, пока я не сделала первый шаг. Не накачивался наркотой, пока я его не уломала. Пока я его не убедила. Пока не уверяла снова и снова, что именно этого я и хочу. Каждая встреча, каждый контакт, сексуальный или любой другой, происходили по обоюдному согласию, и большую часть времени инициатором была я. Если кто и проявлял неуважение в этих отношениях, так это я, и это правда. Не все вокруг только черно-белое. В жизни существует очень много серого.

Сказав это вслух, я чувствую себя еще хуже.

Я использовала Торрена. Использовала его для собственного удобства. Для успокоения. Использовала его, чтобы чувствовать себя желанной. Чтобы не испытывать вину за то, что обдолбалась до отключки.

Ради меня Торрен отвернулся от родного брата, от всей своей семьи, и чем я ему отплатила? Запудрила мозги, разбила сердце и распустила группу, — единственную семью, которая у него есть. Единственную семью, которая есть у каждого из нас. Я была к нему так несправедлива. Он этого не заслужил.

— И, да, он сделал мне предложение, — выдавливаю я. — Но только потому, что я его подвела. Заставила поверить, что чувствую к нему больше, чем есть на самом деле. Он сделал мне предложение, но я отказала.

Тишина между нами наэлектризована, и я жду, тяжело дыша, чтобы Леви заговорил. Сказал или сделал что-нибудь, что освободит меня от паралича вины и стыда. Я ненавижу то, как поступила с Торреном. И с Мэйбл, и с Джоной. И с собой. Я так сильно хочу это исправить, и я, черт возьми, пытаюсь.

Леви берет мою левую руку, и когда я открываю глаза, вижу, что он смотрит на изумрудное кольцо. Он трет основание безымянного пальца, затем перекатывает камешек.

— Меня не волнует, что к этому привело, Саванна. Мне плевать. Это должно было быть моим. У меня твой первый поцелуй. Твой первый трах. А это? Это тоже должно было принадлежать мне. Это должно было быть моим, как и все остальное.

Он держит мою руку, будто мне требуется напоминание. Мне оно не нужно. Я точно знаю, о чем он говорит. В ушах шумит, сердце бьется быстрее. Грудь щемит. Это тоже должно было принадлежать мне.

— А как насчет меня? — хриплю я из-за подступающих слез. — А как же я, Леви? Ты можешь получить все мои «впервые», а что получу я? Объедки? То, что останется от тебя после того, как все остальное ты отдашь другой женщине? Я просто должна смириться с тем, что всегда буду твоим вторым выбором?

Я перевожу взгляд на его левую руку и черную силиконовую полоску, которую он до сих пор носит на безымянном пальце. Джулианна умерла два года назад. Он уверял, что никогда не любил ее, но по-прежнему носит кольцо.

Когда я снова смотрю ему в