– Будем готовы, – сухо ответил Усольцев, – и двадцать четвёртого, и в любой другой день.

«Будем готовы», – повторил про себя Борис.

Ему показалось, что Леся Усольцева пристально посмотрела на него из-под длинных ресниц, покрытых густой чёрной тушью.

Воскресным днём Ольга Алексеевна ушла гулять с близнецами, и на кухне сидели втроём – Юлия, Андрей и Артём. Обсуждали вчерашний митинг – впрочем, его обсуждала в это воскресенье вся Москва, в кафе, на кухнях, на улицах и в общественном транспорте.

Артём делился впечатлениями, рассказывал сбивчиво, словно память выхватывала не цельную картину дня, а только отдельные моменты – столпотворение на мосту через канал, трибуну, Усольцева, оранжевые шарики, много оранжевых шариков, фотоаппараты, видеокамеры, много чужих людей с сенсорными телефонами, не таких, как мы… И да, видел лозунги на английском, чего раньше не бывало, но общались-то они по-русски…

Вопросы задавал в основном Андрей, заставляя Артёма вспоминать всё новые и новые детали. Юлия же сидела и молча слушала с мрачным лицом.

– Молодые, старые?

– Разные. Хотя молодых много. Такое впечатление, что их ведут на одной верёвочке, а они за ней почему-то идут. Кто их знает. Не митинговые вообще люди…

– Но кто они, как тебе показалось? Так называемая демократическая интеллигенция?

– Интеллигенция… – Артём на минуту задумался. – Если и да, то в худшем смысле этого слова. Не знаю уж, кто там они в профессиональном плане, но чтобы думать умели – я не заметил. Все как на верёвочке…

Беседа их была прервана неожиданным звонком в дверь.

– Кто бы это мог быть? – спросила Юлия.

Артём пошёл открывать. На пороге стоял Женька Лосев.

– Привет, как хорошо, что ты дома, – скороговоркой произнёс мальчик, – мне очень нужно с тобой поговорить.

– Заходи, – кивнул Артём, приглашая его в квартиру.

– Нет, – помотал головой Женька, – лично и по секрету. Можешь выйти со мной на лестницу? А ещё лучше на улицу? Так надо. Очень.

– Хорошо, – пожал плечами Артём и взял с вешалки куртку. – Я скоро вернусь, – крикнул он оставшимся в квартире, и через минуту двое вышли из подъезда в ранние зимние сумерки.

Глава одиннадцатая

Юлия так же мрачно смотрела в окно на удаляющиеся от подъезда фигуры. Был её любимый час – ранний мглистый вечер, когда только начинает темнеть, и в запотевшем от комнатного тепла и человеческого дыхания оконном стекле уже виднеются отражения людей и предметов. В окнах домов зажигались огоньки.

Две тёмные фигуры зашли за угол.

– Пообещай, что разговор жёстко между нами, – тихо попросил Женька.

– Сдохнуть мне на этом месте, – ответил Артём.

Мальчик колебался ещё несколько секунд и наконец спросил:

– Ты мать мою давно знаешь?

– Да считай, сколько себя помню, с детства. А что?

– Чем она занималась… до того, как познакомилась с моим отцом?

Артём задумался.

– Странный вопрос… Тебя какое именно время интересует? В девяносто втором родилась Надя, а с твоим отцом она примерно тогда же и познакомилась…

– Нет, а до этого? В шестнадцать-семнадцать лет?

– В школе училась, чем тогда все занимались… Это тебе у Юльки лучше спросить, а что тебя интересует-то?

Женька замялся.

– Так… есть один вопрос. То есть ничего особенного не знаешь, что она делала в это время?

– Нет, – пожал плечами Артём, – закончила школу, начинала учиться в институте, но не доучилась, потому что родила Надю и осталась с ней совсем одна, а времена были тяжёлые, да и дед твой в тюрьме сидел, не до учёбы было…

– А Надин отец, – вдруг перебил Женька, – ты его знал? Кто он?

– Ни разу не видел, – ответил Артём, – какой-то мажор вроде. Подсел ей на уши в семнадцать лет, там бурный роман, любовь-морковь и всё такое, она залетела, он её и бросил. Классическая история. Звали, если не ошибаюсь, Максим, фамилию не знаю даже. Аня Надю на свою фамилию записала, а потом, когда за Серёгу замуж вышла, уже в девяносто четвёртом вроде, он её и удочерил. Да ты всё это наверняка и так знаешь, никаких там секретов не было, всё просто, как три копейки. К чему тебе всё это?

Пламя зажигалки гасло на морозном ветру, едва возникая, и Артём долго не мог зажечь сигарету, даже прикрыв огонёк широкой ладонью.

– То есть она работать пошла? А работала она где? – продолжал настойчиво расспрашивать Женька.

– В палатке торговала, насколько я знаю, – припомнил Артём, – на рынке.

– У Махмуда? – оживился мальчик.

– Нет, в девяностых годах Махмуда не было ещё. Он появился, когда я сидел, а меня закрыли в девяносто девятом. Тогда было множество мелких палаток, где каждый торговал чем придётся, а кому всё это принадлежало – я и не интересовался даже, вероятно, что и не было общего хозяина, каждый сам по себе.

– Но Махмуда тогда точно не было? – ещё раз переспросил Женька.

– Точно, – подтвердил Артём. – Тут я спутать не могу, Махмуд появился позже.

Он пристально посмотрел на Женьку. Тот явно что-то скрывал, но что именно, и к чему он так расспрашивал Артёма про девяностые годы – понять он не мог.

Женька закусил губу.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Если что, я к тебе ещё обращусь, хорошо?

– Да конечно, не вопрос, – кивнул Артём. – Можем идти в тепло?

– Да, – сказал Женька, – только никому об этом разговоре, пожалуйста, совсем никому.

– Ну я же тебе пообещал, значит, могила.

Попрощавшись с Женькой на лестничной