– Жень, ты, что ли?

Они тепло поздоровались за руку.

– Как живёшь-то? – спросил Артём. – Давно тебя не видел. Учишься?

– В десятом, – кивнул Женька.

Они поговорили ещё несколько минут, как давно не встречавшиеся добрые знакомые. Артёма отчаянно подмывало изнутри спросить о Наде, но он ни словом о ней не обмолвился, как будто её и не существовало на свете.

Вместо этого он спросил:

– Света как? Общаетесь?

Женька впервые за весь их натянутый разговор улыбнулся совершенно детской лучезарной улыбкой. Тень сразу исчезла с его лица.

– А как же! – ответил он. – В порядке! В полном порядке!

Над ними хмурилось бесснежное небо декабрьской Москвы, которое где-то в центре, за пару десятков километров от них, как всегда, удерживали на своих штыках семь сталинских высоток.

И был вечер, и были Чистые Пруды.

Когда Надя вышла из метро, время шло к восьми вечера, а толпа на бульваре уже была настолько плотной, что найти кого-то из знакомых не представлялось возможным.

Бульвар был полностью запружен людьми. В темноте она не могла увидеть даже флагов «Левой колонны» – кругом мельтешили только оранжевые флаги «Солидарности» и российские триколоры.

Снега ещё не было, а воздух был насыщен напряжением, и атмосфера казалась странной – никогда прежде ни один митинг не вызывал у неё такого электризующего чувства.

Однако Надя смогла подавить в себе необъяснимую тревогу и пошла вдоль бульвара, в сторону Покровских ворот, в надежде найти кого-то из знакомых.

В какой-то момент ей показалось, что вдоль нестройной колонны в противоположном направлении пробежала Леся Усольцева в тёмной кожанке. Вполне возможно, что это так и было.

Но найти своих по флагам она не смогла – людей было слишком много и они были слишком взбудоражены, и её затянуло внутрь бульвара, как в воронку.

Надя вдруг почувствовала себя страшно одинокой в этой бушующей гневными эмоциями толпе.

«Пу-тин у-хо-ди!» – кричали где-то впереди, крик передних подхватывали задние ряды, и возглас колыхался над людской массой, как бы не завися уже от её воли.

Где-то далеко впереди рвался из мегафона голос Алексея Усольцева, но Надя не могла понять, где он сам находится.

– Друзья! – он, конечно, не мог бы назвать присутствующих «товарищами», да и звучало бы это не вполне корректно. – Сейчас мы пойдём к Центральной избирательной комиссии и заявим им свои требования о проведении честных выборов! Я призываю всех присоединиться к нам сейчас! Однако, независимо от этого, я напоминаю, что массовый митинг протеста против фальсификаций состоится в два часа дня десятого декабря…

Усольцев был, как всегда, убедителен и рисовано-искренен. И как всегда фальшив, но Надя этого ещё не ощущала.

Глава десятая

Махмуд в сопровождении двух дюжих охранников неторопливо шёл по рынку, окидывая недобрым взглядом палатки мелких арендаторов.

Мокрый снег под рифлёными подошвами его ботинок превращался в кисель. Было не холодно, но пасмурно и хмуро.

Махмуд давно заметил шедшую вдоль ряда ларьков парочку подростков – парня и девушку лет пятнадцати – и двинулся за ними. Оценивающий взгляд его маленьких глаз скользил по фигуре девчонки. Охранники шли следом, отстав на полшага.

Ребята остановились у павильона, где торговали перчатками, фонарями и всяческой подобной мелочью. Парень зашёл внутрь, а подруга осталась ждать его на улице.

…Женька выбежал на улицу, услышав, как взвизгнула девчонка.

Со ступенек он попытался броситься на усмехающегося Махмуда, но охранник ловко заломил ему руку. Парень стиснул зубы.

– Уматывай, что стоишь! – крикнул он испуганной Светке, и та сделала несколько нетвёрдых шагов назад.

– Ослабь хватку, ты ему руку сломаешь, – снисходительно бросил охраннику Махмуд и вперил взгляд в перекошенное лицо Женьки. Не торопясь, он взял мальчика за подбородок двумя толстыми волосатыми пальцами и рассмеялся ему в лицо.

– Что, переживаешь за свою кралю?

– Сволочь! – процедил Женька сквозь зубы.

– Ну-ну, – ответил Махмуд, – не кипятись, мальчик. Все бабы одинаковы. Все любят деньги. И эта, – кивнул он на Светку, так и не решившуюся убежать, – такая же. Сомневаешься. Такая же, как и твоя мать.

– Мать мою не трогай! Скотина черножопая! – отчаянно крикнул Женька, рванувшись из цепких рук охранника, но Махмуда почему-то ещё больше развеселила его реакция.

– А что, – осклабился хозяин рынка, – ты, я вижу, не в курсе волшебного прошлого своей мамаши Анечки?

Он медленно развернул свой грузный корпус к охранникам.

– Проводим пацана до павильона. – И уже обращаясь к Женьке, добавил, – Не бойся, никто тебя не тронет. Зато покажу кое-что новое и интересное.

Женька не сопротивлялся, когда его завели в павильон за торговыми рядами. Махмуд знаком приказал всем выйти, достал из ящика стола засаленный журнал и небрежно протянул его парню.

– Держи. Просвещайся.

Это был один из глянцевых журналов с откровенными фотографиями девушек, каких немало выходило в начале девяностых, и продавались они тогда чуть ли не на каждом углу – но пятнадцатилетний Женька этого знать и помнить не мог. Махмуд с улыбкой перелистал несколько страниц и ткнул лоснящимся пальцем в очередную.

– Смотри, смотри, я врать не буду. А ты не верил.

Да, это была она, сомневаться не приходилось, дома Женька видел фотографии матери в юности. Семнадцатилетняя Анна Ермишина лежала обнажённой на розовом шёлке, томно улыбаясь неизвестному фотографу.

Он перевёл взгляд на Махмуда. И снова на фотографию в журнале. И снова на Махмуда.

– Ещё хочешь? – спросил хозяин рынка.

– Н-нет, – запинаясь, проговорил Женька.

– Ну как хочешь. А то смотри, – он доставал ещё что-то из ящика, – ещё открытки есть. Тоже с твоей мамашей. Поглядишь?

– Не надо! – почти крикнул мальчик.