Огонь в яме горел весело, словно радуясь теплому июньскому дню.

У ног тетушки Жужи лежали связки полосок от мух. Она выгребла их все до единой из ящика буфета, заодно пересмотрела кладовку и собрала флаконы, которые там хранились. Теперь все это добро лежало у нее на коленях, включая тот неизменный пузырек, который она обычно держала в кармане своего фартука.

Тетушка Жужи взяла один из флаконов и вытащила из него деревянную пробку, после этого наклонилась вперед и выплеснула его содержимое в огонь. Когда голубое пламя взметнулось вверх, она выпрямилась, взяла грязную тряпку, засунула ее внутрь опустевшего флакона и принялась прокручивать ее там до тех пор, пока протертое стекло не заскрипело. Бывшая повитуха повторяла эту процедуру до тех пор, пока содержимое всех флаконов не было выплеснуто в огонь и все флаконы не были просушены. Закончив с этим, она бросила в огонь полоски от мух.

У нее уже не оставалось времени выкопать те флаконы, которые она прятала у себя во дворе. Единственное, что она успевала еще сделать, – это закопать пустые флаконы, которые она только что опорожнила от яда.

* * *

После объявления деревенского глашатая площадь быстро опустела. Музыканты собрали свои инструменты и тоже покинули так внезапно прервавшийся праздник. Тарелки и кастрюли были наскоро вымыты и возвращены по домам. Мужчины отнесли на прежнее место столы и скамьи.

После того как все спешно разошлись, наступил праздник для дворняг, которые получили беспрепятственный доступ к остаткам пиршества, оказавшимся на земле. Они набросились на них и, периодически устраивая свары друг с другом, съели все до последнего кусочка. После этого довольные псы с набитыми животами улеглись в тенечке на лужайке у церкви под кустами и деревьями, намереваясь отоспаться.

Мало что можно было услышать от участников празднества, когда они возвращались по домам. Улица Арпада вскоре совсем обезлюдела, поскольку большинство магазинов и лавочек закрылись на время праздника. Она словно оцепенела и была бы совсем похожа на нарисованную картину, если бы не клубы пыли, которые взметались до самых крыш ветром, усилившимся после полудня. Единственным заведением, которое работало, была парикмахерская Даноша. Она с завидным постоянством была открыта каждую среду и субботу.

Деревенская ратуша оставалась запертой для посетителей весь день, до самого вечера. Юзеф-судья вернулся туда после объявления глашатая, он даже не заходил домой, чтобы сообщить своей жене о том, что происходит. Собственно говоря, он не особенно представлял, что мог бы сообщить ей по поводу случившегося. Он даже не совсем понимал, зачем его вызвали с праздника, разве что для того, чтобы он сопровождал секретаря сельсовета графа Мольнара. Сейчас обоим мужчинам не оставалось делать ничего, кроме как ждать у телефонного аппарата звонка из отделения жандармерии в Тисакюрте или же из прокуратуры в Сольноке, которая теперь была полномочна отдавать распоряжения и командовать местными чиновниками всех рангов.

Когда Судье надоедало сидеть, он вставал. Когда ему надоедало стоять, он садился. В качестве разнообразия он прохаживался по ратуше. За последние часы он сделал это бесчисленное количество раз. Его походка была бесшумной и неторопливой, в отличие от нервных пробежек графа Мольнара, который стремительно носился по главной зале ратуши. Судье никогда еще не доводилось встречать такого нервного человека, как граф Мольнар, который к тому же был на редкость придирчивым, въедливым и дотошным. Он разительно отличался от Эбнера, как хорек отличается от бегемота. Судье в этот день часто приходило в голову такое сравнение.

Утомившись от ожидания, Судья подошел к окну, прислонился к большому оконному стеклу и посмотрел вверх, на солнце. Оно стояло высоко в западной части небосвода.

* * *

Даношу показался весьма необычным лай дворовых собак на улице: он был пронзительным и крайне возбужденным. Однако еще более необычной и даже зловещей была внезапно наступившая тишина, когда дворняги, резко замолчав, убегали с улицы прочь.

Вскоре после этого все помещение парикмахерской задрожало от стука копыт. Данош бросился к двери и выскочил наружу, продолжая держать в руке кисточку для бритья, которую он хотел прополоскать. Он пронаблюдал за тем, как жандармы, промчавшись мимо него по улице Арпада, скрылись за углом Сиротской улицы, направляясь к дому тетушки Жужи.

Когда звук копыт затих вдали, Данош вернулся в свою парикмахерскую, непрестанно моргая от пыли, поднятой скакавшими лошадьми.

«Сезон огурцов», не более того

Среда, 17 июля 1929 года

В тот же день, когда отмечался праздник святых Петра и Павла, вице-председатель областного Королевского суда Сольнока распорядился провести полное расследование на основании признаний, сделанных арестованными в Тисакюрте. Тетушка Жужи была первой из жителей Надьрева, взятой под стражу (на нее указали как на поставщика мышьяка для Кристины Чордаш и Эстер Сабо), однако ее имя было не единственным в списке подозреваемых, составленном в отделении жандармерии. С момента ареста тетушки Жужи прошло уже более двух недель, и в течение этого времени Барток и Фрическа допросили еще двенадцать подозреваемых. Все подозреваемые были женщинами, почти все – из Надьрева.

Все это время Барток и Фрическа работали в поте лица в одиночку. Они проводили допросы в деревенской ратуше, как жандармы делали это и раньше при расследовании смерти Карла Холибы, а до этого – при расследовании смертей новорожденных в результате вмешательства бывшей повитухи. Однако теперь штаб-квартира в Тисафельдваре выделила для обеспечения расследования целый отряд жандармов в составе четырнадцати офицеров, включая Бартока и Фрическу. Все они сосредоточили основные усилия на Надьреве, обосновавшись у местной знати.

Бартоку и Фрическе пока не удавалось добиться каких-либо результатов в ходе допросов тех двенадцати человек, которые находились под подозрением. Они допрашивали этих женщин в течение нескольких часов, затем отпускали их по домам и после этого на следующий день вновь вызывали их на допрос. Однако до сих пор никто из них так ни в чем и не признался. По подсчетам Бартока, число мужчин, умерших при подозрительных обстоятельствах, перевалило за пятнадцать. И каждый день жандармы получали новые сведения о растущем количестве женщин, подозреваемых в преступлениях.

Вскоре отряд жандармов перенес место допросов из деревенской ратуши в дом глашатая. Допросы теперь проводились практически круглосуточно. Что касается глашатая, то он вернулся жить в уже знакомую ему кладовку в деревенской ратуше – точно так же, как он сделал это во время вспышки испанки в 1918 году.

Тетушка Жужи являлась пока единственной подозреваемой из жителей Надьрева, которую доставили для допросов в Сольнок. Ее перевезли в Сольнок на весельной лодке, которая прибыла к