подняться Франклина, проведя ладонью по плечам своего «сына», и, послюнявив палец, заправила ему за ухо выбившуюся прядь.

Вначале темп исполнявшейся музыки был достаточно медленным, и Марица плавно двигалась в такт ему. Когда мелодия стала набирать обороты, она вскоре раскраснелась. Группа женщин позади нее взялась за руки и принялась танцевать в кругу, однако Марица оставалась на своем месте в группе танцующих непосредственно перед ансамблем, стоя лицом к Франклину. Музыка играла все быстрее и быстрее, и она кружилась в такт ей, щелкая пальцами над головой и не сводя глаз с Франклина, который подпрыгивал и хлопал в ладоши в самом быстром чардаше, который он когда-либо танцевал.

Тетушка Жужи повернулась, чтобы посмотреть на Марицу. Ее жесткая шляпка врезалась ей в затылок, когда она подняла голову и вытянула шею, чтобы увидеть танцующих поверх сидевших за столом перед ней. После этого бывшая повитуха вынула трубку изо рта, опустила голову и плюнула на землю – таким образом она насылала проклятие на Марицу. Затем она снова повернулась к своей тарелке и сунула трубку обратно в рот, плотно зажав ее зубами.

На лбу Хенрика Мишкольци выступил обильный пот, который вскоре заструился по его лицу. У музыканта взмокли и ладони, поэтому он старался как можно крепче держать гриф своего альта, чтобы тот не выскользнул у него из рук.

Мелодия, казалось, наполнила не только всю деревню, но и ее окрестности. Хенрик целиком погрузился в музыку, выводя одну песню за другой. Именно за эту возможность он и любил играть на празднике святых Петра и Павла. Он был так поглощен музыкой, которую исполнял, что не заметил деревенского глашатая, пока тот не оказался буквально в метре перед ним.

Глашатай сделал ему знак остановиться. Хенрик Мишкольци повиновался и кивнул своим музыкантам, чтобы те тоже прекратили играть. Когда Хенрик отступил в сторону, глашатай занял место перед скамьей для порки.

С одной стороны от глашатая стоял Судья, с другой – граф Мольнар. Глашатай вытащил из рукава барабанные палочки и отстучал дробь на барабане. У него редко когда была такая многочисленная аудитория, и он почувствовал легкую тошноту, когда осознал, что к нему приковано внимание всех собравшихся на центральной площади.

Прекратив бить по барабану, деревенский глашатай приложил к коже инструмента руку, чтобы заглушить звук, и сделал шаг вперед.

Настоящим объявляю, что трем новым подозреваемым предъявлены обвинения в связи со смертью Юзефа Мадараша-старшего в соседней с нами деревне Тисакюрт, а именно: Лайошу Сабо, его жене Эстер и повитухе Кристине Чордаш. Сегодня утром они были заключены под стражу в окружной тюрьме Сольнок, где уже находятся под арестом по этому же делу Мадараш-младший и его жена.

Глашатай остановился, чтобы перевести дух, после чего продолжил.

Повитухе Чордаш и чете Сабо предъявлены также обвинения в смерти жителя нашей деревни Иштвана Сабо.

Последовало глухое молчание.

Иштван Сабо, дядя Лайоша Сабо, скончался в 1923 году. Ему был всего пятьдесят один год, и он так рано сошел в могилу по совершенно непонятным причинам.

Тишину на площади нарушил общий вздох, полный искреннего удивления, после чего раздались короткие возгласы: «О Боже! Боже милостивый! Боже мой!»

Трубка тетушки Жужи выпала у нее изо рта.

* * *

Тисакюрт

Барток рассчитывал на то, что старуха расколется первой. Он сразу понял, что у Эстер сильный характер и что на ее мужа тоже не стоило тратить времени, поскольку он до смерти боялся ее и беспрекословно делал все так, как она ему велела. Но повитуха Чордаш показалась ему такой… Не то чтобы мягкой, а скорее хрупкой.

Она была уже старой. Ей по возрасту было ближе к семидесяти, чем к шестидесяти. Временами в комнате для допросов она старалась показать, что страдает от различных болезней: прижимала руку к сердцу, разминала ладони, жаловалась на слабый мочевой пузырь и постоянно просила разрешения сходить в туалет. Барток, не поддавшись чувству жалости, накричал на старую ведьму:

– Я оставлю тебя сидеть в собственной моче до самого Рождества!

Но старуха не раскололась. Она ни разу не заплакала. Она вообще не проронила ни единой слезинки.

Именно Эстер, неожиданно для Бартока, заговорила первой. Она призналась, что пыталась отравить Барталя и дала яд семье Мадараш. После ее признания вскоре дал необходимые показания и ее муж. И только тогда заговорила и Чордаш.

Барток с Фрической занимались этим делом уже несколько недель и до последнего времени так ничего и не смогли добиться. Это было все равно что вбивать в стену тяжелый стальной костыль. Они били изо дня в день без признаков каких-либо результатов – как вдруг стена, в которую они колотили, разлетелась вдребезги, открывая за собой целую комнату. Этот новый поворот в деле был столь же неожиданным, как и добровольное признание жены Мадараша-младшего в убийстве своего свекра. Кроме того, Барток никогда бы не подумал, что чета Сабо способна на убийство Иштвана Сабо, который был их дядей. Однако во время череды признаний, последовавших одно за другим, он услышал фразу, которая врезалась ему в память:

Надьрев – это осиное гнездо.

* * *

Бывшая повитуха оглядела свой двор, внимательно прислушиваясь к тому, не раздастся ли откуда-нибудь странных или подозрительных звуков. Она сидела на большом чурбаке, который обычно держала возле крыльца. На земле, там, где она протащила его к кострищу, остались глубокие следы. Тетушка Жужи попыталась босыми ногами стереть их, но преуспела в этом лишь частично, поскольку на земле все равно остались следы от тяжелого чурбака.

Не прошло и часа с тех пор, как она сбежала с центральной деревенской площади. Она все еще была в своем праздничном платье, которое сейчас было покрыто дорожной пылью. Подол сзади был испачкан в тех местах, где она несколько раз задела его каблуками ботинок, когда спешила домой. Оказавшись на кухне, тетушка Жужи бросила на стол свою шляпку, которая теперь мешала ей. Под ее подбородком, там, где раньше были завязаны тесемки шляпки, осталась грязная дорожка.

Чурбак сейчас находился прямо на том месте, где раньше лежала ее старая собака. Тетушка Жужи знала, что, если бы та была еще жива, то она бродила бы взад-вперед по двору и скулила от тревоги и растерянности. Она всегда хорошо чувствовала настроение своей хозяйки.

Тетушка Жужи практически в тот же день узнала, что ее двоюродную сестру забрали в отделение жандармерии. С тех пор она стала похожа на капитана корабля, пристально вглядывающегося в бинокль в судно на горизонте в ожидании, в какую сторону