В мае 1862 года Санкт-Петербург заполыхал пожарами. Тревожные столбы дыма поднимались то в одной, то в другой части города. Особенно сильным был пожар, уничтоживший один из крупнейших торговых центров столицы — Апраксин двор, Апрашку.

«Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения порядка необходимо пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами… Мы издадим один крик: „В топоры“ и тогда бей императорскую партию не жалея», — провозглашал ещё в одной анонимке «Молодая Россия» Пётр Заичневский. Ему вторила прокламация «К молодому поколению», составленная Николаем Шелгуновым: «Если для осуществления наших стремлений пришлось бы вырезать 100 тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого…»

Обнаружив у себя под дверью эту прокламацию, Достоевский не выдержал и направился к Чернышевскому.

Революционный демократ жил в роскошном доходном доме Есауловой на Московской, 6.

«— Николай Гаврилович, что это такое? — вынул я прокламацию.

Он взял её как совсем незнакомую ему вещь и прочел. Было всего строк десять.

— Ну, что же? — спросил он с легкой улыбкой.

— Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и прекратить эту мерзость?

Он чрезвычайно веско и внушительно отвечал:

— Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?»

Сам Н. Чернышевский передает этот, или похожий на него разговор по-другому:

«Через несколько дней после пожара, истребившего Толкучий рынок, слуга подал мне карточку с именем Ф. М. Достоевского и сказал, что этот посетитель желает видеть меня. „Я к вам по важному делу, с горячей просьбой. Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими“».

Оба свидетеля сходятся в главном — Достоевский считал Чернышевского идейным вождем и авторитетом поджигателей революции. Чернышевский был арестован и оказался в том самом Алексеевском равелине, где прежде сидел Достоевский. Пожары и революционная раскачка ситуации прекратились.

Впрочем, именно в крепости Чернышевский написал роман «Что делать», отравивший русскую молодёжь и имевший куда более фатальные последствия, чем вся его подстрекательская деятельность до этого.

На сердцевину этого романа, «четвёртый сон Веры Павловны», с его видением Хрустального Дворца, в котором происходит непрерывная случка разгоряченных счастливых пар Новых Людей, Достоевский отвечает саркастическими «Записками из подполья».

«Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно — хрустальное навеки нерушимое, и что нельзя будет украдкой языка ему выставить».

Хрустальный дворец из «чётвертого сна Веры Павловны» при ближайшем рассмотрении кажется Достоевскому курятником; когда последователь Чернышевского Ленин попытается его построить, он и вовсе окажется скотным двором.

Случай с крокодилом

13 января 1865 года Елена Ивановна, супруга чиновника Ивана Матвеевича, решила посмотреть на крокодила, которого немецкий дрессировщик показывал за известную плату в петербуржском Пассаже. Крокодил не оправдал её ожиданий и она увлеклась мартышками, а в это время рептилия взяла, да и полностью проглотила Ивана Матвеевича. На протяжении всего рассказа герои никак не могут решить, как извлечь проглоченного.

Острый, абсурдный, как всегда злой сатирический рассказ Достоевского «Крокодил» на сей раз вызвал изрядный скандал. В нём увидели аллегорию на арест и ссылку Николая Чернышевского и на легкомысленное поведение его жены Ольги Сократовны. Достоевский оправдывался — как человек, переживший каторгу и ссылку, может издеваться над другим каторжным — вы в своем уме? Но либералы так и не поверили, уж больно удобный был повод заклевать почвенника.

На самом деле рассказ «Крокодил» намекал на другое событие. Он был написан вскоре после краха русского рубля, организованного международными финансистами. Этот крах поставил Россию в тяжелейшую финансовую ситуацию, из которой пришлось выходить, продав Соединенным Штатам Аляску. Это рассказ о России, поглощаемой мировой либерально-плутократической системой, если угодно — рептилоидами.

Рептилоида не трожь, в нём иностранный капитал!

В ответ на предложение разрезать крокодила, чтобы выручить из его желудка Ивана Матвеевича, звучит веский вердикт — это противоречит нашему стремлению привлекать иностранные капиталы:

«— Сами же мы вот хлопочем о привлечении иностранных капиталов в отечество, а вот посудите: едва только капитал привлеченного крокодильщика удвоился через Ивана Матвеича, а мы, чем бы протежировать иностранного собственника, напротив, стараемся самому-то основному капиталу брюхо вспороть. Ну, сообразно ли это?»

В черновых записях к рассказу есть чеканная формулировка: «Проглотившее существо либеральнее проглоченного».

Сам проглоченный воображает себя изрядным социальным философом, и, прежде всего, начинает проповедовать… либеральную свободу торговли против реакционного протекционизма — то есть против защиты Россией своих производителей.

«— Одно только соображение несколько смущает меня… в тысячелетний срок сукно сюртука моего, к несчастью русского изделия, может истлеть, и тогда я, оставшись без одежды, несмотря на все мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться… Уже по одной этой причине надо бы изменить тариф и поощрять привоз сукон английских …»

Закончилось для Ивана Матвеевича всё благополучно — рептилоида сожрало потребительское общество: «Некто N., известный гастроном из высшего общества вошел в здание Пассажа, в то место, где показывается огромный, крокодил, и потребовал, чтоб ему изготовили его на обед. Сторговавшись с хозяином, он тут же принялся пожирать его ещё живьем, отрезая сочные куски перочинным ножичком и глотая их с чрезвычайною поспешностью».

Благодаря изыскам гастрономии, Иван Матвеевич и вышел на свободу, однако его напоследок ещё пропечатали в либеральной газете за то, что он посмел вторгнуться в иностранного крокодила.

Капитал

Значительную часть жизни Фёдор Достоевский провел за гранью нищеты — банкротом. Летом 1864 года внезапно умирает любимый брат Михаил Михайлович, издававший журналы «Время» и «Эпоха». Долги покойного, долги за журналы, ответственность за семью — всё ложится неподъёмным грузом на Фёдора Михайловича. На несколько месяцев он вынужден бежать заграницу со 175 рублями в кармане, сидит в гостинице Висбадена без ужина, на одном чае, иной раз буквально без штанов, заложенных ростовщикам.

При столкновении с этими кровососами писателя самого мучит вопрос: «А мог бы я убить бесполезное отвратительное человеческое существо, лишь бы решить проблемы своих близких и свои собственные? Ведь я, как ни крути, великий, богато одаренный, а это ничтожные процентщики?» Так в его измученном сознании рождается и разрастается образ студента, убившего процентщицу то ли ради капитала, то ли ради великой своей наполеоновской идеи.

Душным июльским вечером обтрепанный, исключенный из студентов Родион Раскольников выходит на