Шрифт:
Закладка:
– Всё? – спросил судья.
– Мы хотим, чтоб в нас кто-нибудь влюбился. Мы требуем. Чем мы хуже других?
Но судья лишил их слова.
– Любви нет, – сказал он, – а есть взаимное уважение. Я уважаю жену, а она уважает меня. Любви требовать нельзя. А уважение надо заслужить.
Он предоставил слово для свидетельских показаний хозяину зверинца. Но тот не пожелал говорить. Все знали, что он был разорен: птицы жарких стран замерзли на зимних ветвях, а олень, медведь и косули убежали в тайгу; из всех зверей осталась одна мышь.
– А вы что, подсудимый, скажете в свое оправдание? – спросил мировой судья.
– Квас, – сказал Каракулов.
– Хотите, чтоб вам дали квасу?
– Нет.
– Продолжайте!
– Лампа.
– Сейчас светло. Нет необходимости в лампе. Прошу вас говорить по существу.
– Арбуз.
– Ишь, чего захотели!
– Ведро.
– Продолжайте!
– Штаны.
– Надеюсь, вы кончили? Довольно издеваться! Или, может быть, вы немножко того?
– Нет, я в своем уме.
– Что вы хотели сказать, назвав эти не имеющие отношения к делу предметы?
– Я хотел сказать, что от первого слова, которое я услышу от публики, будет зависеть моя участь. Мне не хочется стать ни арбузом, ни ведром, ни тем более штанами. Вы, все здесь сидящие, подумайте, прежде чем сказать первое слово. Это слово будет приговором мне.
Наступила тишина. И вдруг в зале, как эхо в лесу, как «ау!», послышался голос Марии:
– Каракулов!
Она позвала его. Она хотела, чтоб он остался тем, кем он был, – Каракуловым.
– Ветка моя! Зеленая моя!
Все оглянулись на нее. И когда они посмотрели на скамью, где сидел подсудимый, там уже никого не было.
Окно распахнулось, и весенняя ветвь, полная молодых листьев, просунулась как рука.
И никто не мог вспомнить, было ли дерево раньше под окном или оно выросло там в тот день.
1940
Стихи 1942–1944 гг
«Красная капля в снегу…»
Красная капля в снегу. И мальчик
С зеленым лицом, как кошка.
Прохожие идут ему по ногам, по глазам.
Им некогда. Вывески лезут:
«Масло», «Булки», «Пиво»,
Как будто на свете есть булка.
Дом, милый, раскрыл всё —
Двери и окна, себя самого.
Но снится мне детство.
Бабушка с маленькими руками.
Гуси. Горы. Река по камням —
Витимкан.
Входит давно зарытая мама.
Времени нет.
На стуле сидит лама в желтом халате.
Он трогает четки рукой.
А мама смеется, ласкает его за лицо,
Садится к нему на колени.
Время все длится, все длится, все тянется.
За водой на Неву я боюсь опоздать.
Июнь 1942
Кулак
Кукла с улыбкой полезной. Сметана.
Самовар в серебре. Амбар прилетевший.
Я избам хозяин, кулак, сатана.
Я бог январю, архангел вспотевший.
Пожитки мои – быки где, стаканы?
Я лес закую. Море спрячу в сундук.
И горы мне горки, реки мне речки,
Поля не поля и волки – овечки.
Стану я рано с арканом
В руке, чтоб на шею кому-то накинуть.
Но чу! Обернулся уже комаром
Опившимся крови. Паук
Прижатый к тоске. Топором
Утонувший на дне, угоревший,
бессонный всеми покинут,
Безгневный, беспалый, как жук.
Июнь 1942
«Здесь лошадь смеялась и время скакало…»
Здесь лошадь смеялась и время скакало.
Река входила в дома.
Здесь папа был мамой,
А мама мычала.
Вдруг дворник выходит,
Налево идет.
Дрова он несет.
Он время толкает ногой,
Он годы пинает
И спящих бросает в окно.
Мужчины сидят
И мыло едят,
И невскую воду пьют,
Заедая травою.
И девушка мочится стоя
Там, где недавно гуляла.
Там, где ходит пустая весна,
Там, где бродит весна.
Июнь 1942
«Речка с тоской в берегах…»
Речка с тоской в берегах.
Пушкин в солдатской шинели.
Няня на птичьих руках.
Сказка на цыпочках возле постели.
Вологда. Иволга. Остров.
Мама – осока. Свист на губах непросохший.
И сосны торопятся остро,
Как Пушкин спешат к маме-осоке
С водой на плечах. Лес и лиса
Вся природа, корова, осина, оса
Заплакало все поперек.
Речка узкая выбеги, выкинься на берег,
Утопись от стыда, Пушкин уж ждет.
Утро молчит и дождь не дождется.
Июнь 1942
«Сердце не бьется в домах…»
Сердце не бьется в домах,
В корзине ребенок застывший.
И конь храпит на стене,
И дятел ненужный стучится,
Стучит, и стучит, и долбит,
Долбит, и стучит, и трясется.
Иголка вопьется и мышь свои зубы вонзит,
Но крови не будет. И примус, и книги, и лампа,
И папа с улыбкой печальной,
И мама на мокром полу,
И тетка с рукою прощальной
Застыло уныло, примерзло как палка
К дровам. И дрова не нужны.
Но лето в закрытые окна придет
И солнце затеплит в квартире.
И конь улыбнется недужный
И дятел ненужный,
На папе улыбка сгниет.
Мышь убежит под диван
И мама растает, и тетка проснется
В могиле с рукою прощальной
В квартире, в могиле у нас.
Июнь 1942
«Я немца увидел в глаза…»
Я немца увидел в глаза,
Фашиста с усами и с носом.
Он сидел на
