Лежу с женой вдвоем в квартире,

Да стол, да стул, да лампа,

Да книги на полу.

И нет уж никого. Лицо жены. Открытый рот.

Глаза закрытые глядят.

Но где же то живое, робкое? Где милое?

Людмила где? Людмила!

Я кричу во сне и так. Но нет жены.

Рука, нога, да рот.

Еще беременный живот,

Да крик зловещий в животе,

Да сын иль дочь, что не родятся.

И не поднять мне рук и ног,

Не унести. Она лежит и я лежу.

Она не спит и я не сплю.

И друг на друга мы глядим

И ждем.

Я жду, когда пойдет трамвай,

Придет весна, придет трава,

Нас унесут и похоронят.

И буду лживый и живой

В могиле с мертвою женой

Вдвоем, втроем и на полу не будет книг.

Не будет лампы. Но буду думать я —

Где ты? И что такое тут лежит?

Чья рука? Чья нога? Моя? Твоя?

И буду лживый и живой

В могиле с милою женой.

Вдвоем мы будем как сейчас.

В квартире тускло. Я сижу.

Гляжу на мертвую жену.

Нога в могиле. А рукою

Она не трогает меня. Рука в раю

И взгляд угас. И рот уже отъели крысы.

Но вот нешумною рекою

Потекли. И снится лето. Я с женою

Вдвоем, втроем течем

Бежим, струимся. Но входит дворник.

Нас несут в подвал. И я кричу:

– Живой! Живой!

Но мне не верят. А жены уж нет.

Давно растаял рот. Скелет

И я вдвоем, втроем течем, несемся.

И нет квартиры.

Лишь лампа гаснет, то горит,

Да дворник спит не умолкая.

<Июль> 1942

«Завяли глаза у девчонок и руки намокли…»

Завяли глаза у девчонок и руки намокли,

И ноги завязли, завяли глаза.

И груди не тронет рука. Руки умолкли.

И солью стала вода, крапивой слеза.

И рот уже не поет молодой и открытый.

И реки умрут, но не так, а уснут в берегах.

Ребенок заплачет в мертвых руках

И друг рассмеется забытый, зарытый,

Успев стать отцом, но мужем не став.

И друг рассмеется зарытый, не зная

Где ноги твои, что ласкал, не устав,

Где руки твои, свои руки ломая.

Завяли глаза и руки засохли давно.

<Июль> 1942

«И Гоголь уже не течет, не стремится рекою…»

И Гоголь уже не течет, не стремится рекою,

Где Плюшкина племя посеяно птичьей рукой.

Вот Ганс Кюхельгартен с веревкой

Повесит меня и тебя и жену.

Вот Ганс Кюхельгартен, обнявшись с воровкой

Ножом в животе, пилой по ноге, ногами на мне.

Вот Ганс Кюхельгартен и ведьмы.

И Гиммлер дремучий с трескучей губою,

И сон уже тут петухом в глубине,

Где Гоголь уже не течет,

Где Гоголь уже не течет.

И плач Достоевского, где Старая Русса таится,

Где Ловать по-русски стремится,

Где Гоголь уже не течет.

Гоголь! Чудовище милое, сказка

С глазами уставшими, полночь!

Не надо! Теки. Уже можно.

Теки и беги, и стремись и разлейся

И Ганс Кюхельгартен рассмейся

С червями во рту и с железом в глазницах,

С землею в груди и с травой в бороде.

<Июль 1942>

Гоголь и Пушкин

Вот Гоголь сидит.

Вот Пушкин идет.

Олень выбегает из леса.

И детское солнце вприпрыжку.

А няня завязла в снегу.

Вот Пушкин сидит.

Вот Гоголь идет.

А няня стала водою

И с гор потекла.

Плавают утки, ныряя.

Гуси, вытянув шею, летят.

Вот Гоголь сидит.

Вот Пушкин идет.

И няня стала оленем.

То выбежит из лесу,

То снова растает, как звук.

И слушает Гоголь

Как утро и Пушкин играют на дудке.

Август 1942

«Лес мне руку подает…»

Лес мне руку подает,

Лес мне открывает двери.

Вот и сени. Сени – сон.

В окна смотрят гости-звери.

А хозяин кислый сом

Рыба с головою дамы

То вильнет бедром, намаслен

То укусит без обмана,

То ударит, то пихнет

То поджарит с луком в масле.

А хозяин сонный сом,

Вот уж душу прячет в жмурки,

А хозяин скользкий сон

В уши, в нос храпит в затылке.

Август 1942

Речка

Девочка светлая, речка, окно.

Девочку вижу я, небо и ветер.

Девочка-липа, свечка в лесу,

Девочка, глаз мой, прыжок на весу.

Девочка, прорубь, ветер на ветке,

Девочка-дождик, об воду вода

Девчонкой об камни, струится, течет,

Рукою то машет, то ножкою пляшет,

То бьется об камни, о берег сечет.

То окна текут по камням, то ветер,

То ветви струятся.

Девочка-липа, нас срубят

И окна доскою забьют,

Колодец засыплют и речку убьют

Девочка светлая, речка шалунья,

Липа ночная с ветвями в грозе

Руками об камни, толкая по мне

Спешит и не может, бежит, не бежит

Об берег поплачет, об лес позвенит

То вовсе умолкнет, то в сердце гремит.

1942

Мельник Федя

Филин ухнул и погас.

Мельник Федя дочку спас.

Заяц прыгнул мне в стихи.

Конь заржал в последней строчке.

Закричали петухи.

День простил мои грехи.

И поставил в речке точку.

1942

Ласточка

Ласточка залетела в глаза мне.

Качается липа тяжелые ветви развеся.

Речка неглупая смотрит прозрачно.

Белка летит и хочет упасть.

Ласточка залетела в глаза мне