Парень лениво покосился на клиентов и процедил сквозь зубы:

— С сегодняшнего дня два доллара за галлон, сэр. Как раз вышла пятерка.

Остап сделал зверское лицо и взялся за ручку двери.

Арчибальд резко нажал на педаль акселератора.

Глава 35.

По душам

Крах эксперимента удручающе подействовал на Арчибальда. Он так же аккуратно вел машину, так же регулярно брал информацию. Но что-то в нем разладилось. Ему надо было остановить машину, опустить стекло, высунуть голову и, сказав: "Пардн ми, сэр!", осведомиться о дороге. Все это он исполнял прилежно: и останавливал машину, и вскрикивал: "Пардн ми, сэр!", и пытался высунуть голову. Но он забывал самое важное — опустить стекло. Это звено у него выпадало. И только неслыханная прочность американской продукции уберегала компаньонов от визита в местную аптеку.

За последующие два дня пути компаньоны не проронили ни слова. Лишь однажды, в каком-то городке, когда, после особо тщательных расспросов, Арчибальд заехал не туда, и, сделав крюк, они вернулись на прежнее место, Остап как бы вскользь заметил:

— Встречал я таких вот людей, и среди них есть даже люди с высшим образованием.

— Ну и спрашивайте сами! — огрызнулся Арчибальд.

— Зачем? Во всех ваших занюханных городках главная улица называется или Бродвей или Мейн-стрит, то бишь та же главная улица. Шпарь по ней безо всяких расспросов.

— Между прочим, мы едем к вашему дядюшке, — буркнул Спивак.

Остап промолчал. Желания ругаться не было. Желания мириться — тоже. За неделю пути они порядком надоели друг другу.

Переехали Миссисипи, начался Запад. Арчибальд перешел с пятидесяти миль в час на шестьдесят. В нем появилась какая-то злость: в манере вести машину, в осанке. Перемены, что и говорить, неприятные, но командору лень было об этом думать.

Вскоре начался ливень. Бледные фары, с таким усердием изготовленные на заводе Форда, с трудом пробивали мглу, насыщенную водой. Но перед самым закатом погода изменилась.

Чистые синие холмы лежали по всему горизонту. Закат тоже был чистый, наивный, будто его нарисовала провинциальная барышня задолго до того, как в голову ей пришли первые, страшные мысли о мужчинах. Краски пустыни были такие свежие и прозрачные, что передать их можно было только альбомной акварелью. Несколько завитков ветра, попавшие в автомобиль через опущенное стекло, прыгали друг на друга, как чердачные коты.

Остап вдруг понял, что за все время в Америке он ни разу не думал о той жизни, которой он будет жить здесь; не пересчитывал миллионов, которые он получит от дяди, не строил вилл, не выбирал автомобиля. Впереди как будто не было ничего. Позади тоже. "Я человек без прошлого и будущего, — думал Остап, — только предыдущее и последующее"… Перед глазами мелькали лица. Ясно виделось только лицо Терезы. Другие лица, которые были рядом всего лишь несколько недель назад, — ушли вдаль, во мглу, были едва различимы…

Автомобиль резко затормозил.

— Что случилось? — спросил командор.

— Что-то не так.

— С машиной?

— Нет, вокруг. Кажется, заблудились…

— Охотно верю. По-моему, у вас это свойство заложено с детства, — Остап вышел из машины.

В двадцати шагах сзади, на другой стороне дороги, стоял столб, похожий на древний индейский татем. Среди нескольких цифр там был и номер их дороги. Но что-то действительно было не так, что-то настораживало.

— Может, вернемся немного назад? — предложил Арчибальд.

— Реклама! — воскликнул Остап. — Смотрите, поля есть, деревья стоят, а реклам — нету!

— Чтоб я сдох! — у Арчибальда отвалилась челюсть. Он был поражен в самое свое американское сердце.

Если бы в одно удивительное утро мистер Спивак и его сограждане, проснувшись, увидели бы, что реклама исчезла, то большинство из них очутилось бы в самом отчаянном положении. Стало бы неизвестно -

Какие курить сигареты?

В каком магазине покупать обувь?

Каким прохладительным напитком утолить жажду — "Кока-кола" или "Джинджер-эйлем"?

Какое пить виски — "Белая лошадь" или "Джонни Уокер"?

Какой покупать бензин: "Шелл" или "Стандарт Ойл"?

В какого бога верить: баптистского или пресвитерианского?

Было бы просто невозможно решить —

Стоит ли жевать резинку? И какую?

Какой фильм замечателен, а какой попросту гениален?

Следует ли идти добровольцем во флот?

Полезен или вреден климат Калифорнии?

И вообще без рекламы получилось бы черт знает что! Жизнь усложнилась бы до невероятия. Над каждым своим жизненным шагом приходилось бы думать самому.

Нет, с рекламой значительно легче. Американцу ни о чем не надо размышлять. За него думают.

Уже не надо ломать голову, выбирая прохладительный напиток.

Дринк "Кока-кола"! Пей "Кока-колу"!

"Кока-кола" освежает иссохшую глотку!

"Кока-кола" возбуждает нервную систему!

"Кока-кола" приносит пользу организму и отечеству!

И вообще тому, кто пьет "Кока-колу", будет в жизни хорошо!

"Средний американец", невзирая на его внешнюю активность, на самом деле натура очень пассивная. Ему надо подавать все готовым, как избалованному мужу. Скажите ему, какой напиток лучше, — и он будет его пить. Сообщите ему, какая политическая партия выгоднее, — и он будет за нее голосовать. Скажите ему, какой бог "настоящее" — и он будет в него верить. Только не делайте одного — не заставляйте его думать в неслужебные часы. Этого он не любит, и к этому не привык.

Остап еще находился на борту "Нормандии" и буксиры только втягивали пароход в нью-йоркскую гавань, как два предмета обратили на себя внимание. Один был маленький, зеленоватый — статуя Свободы. А другой — громадный и нахальный — рекламный щит, пропагандирующий "Чуингам Ригли" — жевательную резинку. С тех пор нарисованная на плакате плоская зеленая мордочка с громадным рупором следовала за компаньонами по всей Америке, убеждая, умоляя, уговаривая, требуя, чтобы они пожевали "Ригли" — ароматную, бесподобную, первокласную резинку.

Первую неделю Остап держался стойко. Он не пил "Кока-колу" из принципа. Он продержался до самого Спрингфилда. Но все-таки реклама взяла свое. На завтраке у мэра он отведал этого напитка. И почувствовал, что "Кока-кола" действительно освежает гортань, возбуждает нервы, целительна для пошатнувшегося здоровья, смягчает душевные муки и сделала его гениальным, как Лев Толстой.

Еще страшней, настойчивей и визгливей реклама сигарет. "Честерфилд", "Кэмел", "Лаки Страйк" и другие табачные изделия рекламируются с исступлением, какое можно было найти разве только в плясках дервишей на уже не существующем празднике "шахсей-вахсей", участники которого самозабвенно кололи себя кинжалами и обливались кровью во славу своего божества. Всю ночь пылают над Америкой огненные надписи, весь день режут глаза раскрашенные плакаты: "Лучшие в мире! Подсушенные сигареты! Они приносят удачу! Лучшие в солнечной системе!"

Собственно говоря, чем обширнее реклама, тем