Я ожидала его гнева. Я могла быть готова к этому. Вместо этого я получила его боль. Чистая, необработанная боль — боль той уязвимой версии его, которую я видела, когда мы оставались наедине каждую ночь, мягкую и незащищенную во сне. Детская боль.

Когда мне было всего десять лет, Арахессен проверила мою способность выдерживать боль. Я закалила себя, сказала себе, что если я могу вынести изуродованные глаза, сломанные кости или отсутствующие пальцы, то смогу вынести все.

И все же сейчас, даже когда я сильно прикусила язык, прямо над гребнем рубцовой ткани, я подумала, что эта боль может сломить меня.

Но я не позволила бы ей сломать его.

— А теперь, — сказала она, — где этот кинжал?

Я даже не успела ответить, как она протянула руку — и внезапно нож оказался у нее, невесомый на моем бедре.

Я лишь несколько раз видела, как сражается Зрячая. Но это никогда не была драка, скорее резня.

Я даже не почувствовала ее движения, пока лезвие не устремилось к сердцу Атриуса.

Я закричала:

— Он тронутый богом!

Клинок остановился, зависнув в воздухе. Голова Зрячей Матери наклонилась, как у птицы. Редко когда я вообще что-то чувствовала в ее присутствии, учитывая, как искусно она умела скрывать свои эмоции, но в этом случае я почувствовала легкий проблеск интереса.

— Простите меня, — задыхаясь, произнесла я. — Я была… просто ошеломлена. Мне следовало объяснить раньше. Я пыталась докричаться в Крепости. Мне никто не ответил.

— Тронутый богом.

Она вернула оружие в руку. В этих двух словах прозвучал жесткий приказ: продолжай.

— Его коснулась сама богиня Ньяксиа, — сказала я. — Ньяксиа, Мать Зрения. Представьте себе, какое подношение это принесет Акаэи.

Мало что большинство богов Белого Пантеона ценили больше, чем принесение в жертву чужого служителя во имя их имени — особенно служителя бога-соперника, а больше всего того, кого ненавидели так сильно, как Ньяксиа. Да, Акаэи была самым терпимым богом Ньяксии, но терпимость не была союзничеством. Столь великий дар должен был иметь вес.

Зрячая застыла на месте, кинжал был по-прежнему поднят. Я не могла разобрать ни ее лица, ни ее присутствия. Затем она протянула свободную руку и схватила Атриуса за подбородок, грубо прижав его лицо к своему, когда он напрягся, сопротивляясь ее связыванию.

И так же резко отдернула руку.

— Проклят, — сказала она. — Проклят Ньяксией.

— Но она заключила с ним сделку. Он действует от ее имени. Отбирает земли у Акаэи во имя своей богини-еретички. Несомненно, Ткачиха оценит этот дар.

Зрячая Мать задумалась.

Я склонила голову, сложив руки перед собой в знак благочестия и послушания.

— Простите меня, Зрячая. Я поступила слишком опрометчиво. Вы много раз предостерегали меня от этого. И если наказанием за это будет смерть, я…

— Хватит.

В два длинных шага она пересекла помост, а затем ее руки оказались на моем лице. Мое тело бурно отреагировало на ее прикосновение — часть меня отчаянно хотела прильнуть к ней, как делала это последние пятнадцать лет, а другая часть столь же яростно желала отстраниться.

— Я вырастила тебя, Силина, — пробормотала она с легкой трещинкой в голосе. — Мне хорошо известны твои недостатки. Я потратила два десятилетия на то, чтобы защитить тебя от них. У тебя всегда был такой потенциал… — Она оборвала себя, скользнув ладонью по моей щеке, и долгое мгновение стояла, не двигаясь.

Мне было трудно набраться храбрости, подавить свой гнев, чтобы заглянуть в щель открывшейся передо мной двери.

— Я хочу отдать Акаэи это, — пробормотала я. И поскольку я знала, что Зрячая Мать чувствует мои нити, я постаралась, чтобы слова были как можно ближе к истине. Как это было до тошноты легко — дать ей увидеть, как сильно я все еще люблю свою богиню и свое Сестринство, даже когда я еще не оправилась от их предательства. — Позвольте мне искупить свою вину, Зрячая Мать. Пожалуйста.

Мольба так убедительно слетела с моих губ. Возможно, это делало меня лицемеркой, в чем я обвиняла Зрячую Мать.

Я чувствовала, как глаза Атриуса впиваются в мою спину, словно солнечный жар. Я не могла позволить себе почувствовать это. Не могла признать его присутствие.

Зрячая Мать смотрела на меня долго, очень долго. Могу поклясться, что в ее присутствии я чувствовала что-то чужое — неуверенность. Конфликт. До этого момента мне и в голову не приходило, что Зрячая может испытывать такие вещи. Я всегда считала, что, когда достигаешь определенного уровня силы, определенного уровня веры, Акаэи словно стирает все эти мысли. Зачем служителю Неведомого испытывать неуверенность? Сомневаться в каком-то решении?

Забавно, что ясность приходит в самые страшные моменты. Я никогда раньше не осознавала, что именно поэтому из всех богов Белого Пантеона выбрала Акаэи в качестве своей навязчивой идеи.

Она была единственной, кто обещал утешение в неизвестности.

Но даже это было ложью, потому что теперь я видел, что Зрячая Мать чувствовала себя в этот момент так же неуверенно, как и любой другой слабоумный человек.

Она наклонила голову ко мне, и наши лбы почти соприкоснулись.

— Прекрасно. Ты заслужила свой второй шанс, Силина, — сказала она, каждое слово было взвешенным, как тяжелый подарок.

Облегчение захлестнуло меня. Я улыбнулась, с трудом переводя дыхание.

— Спасибо…

Я даже не почувствовала ее магию — ее успокоительное — пока не стало слишком поздно, и земля не стала подниматься мне навстречу.

Последнее, что я почувствовала, был не ее любящий взгляд, как бы я ни была ей благодарна.

Нет, это был взгляд Атриуса — холодный и немигающий, пропитанный кровью моего предательства.

ГЛАВА 44

Я мечтала о Наро. Мы были детьми. Мне было девять лет, ему — тринадцать. Мы были в пустыне за границами Васай, сидели на камне, раскаленном от остатков солнца. Был поздний вечер. В руках у меня была початая кружка ананасового сока, которую Наро украл для меня по дороге из города. Наша жизнь была тяжелой и печальной, но в эти моменты мы были довольны.

Я хихикала над какой-то слишком восторженной историей, которую он мне рассказывал, его бандитские конечности дрыгались, а веснушчатое лицо искажалось. Он закончил свою имитацию лавочника, который бежал за нами, грандиозным финалом, включавшим в себя карикатуру на неуклюжего бегуна, который спотыкался, и я покатился со смеху.

— Осторожно!

Наро выхватил чашку из моих рук.

— Мы пострадали за это, Вай. Не расплескай.

Мой смех утих. Наро потягивал сок, глядя в закат. При правильном освещении он начинал походить на мужчину, его челюсть