привычных идей и представлений. Их потом очень сложно оттуда удалять. Для огромного числа людей это становится невыполнимой задачей. Впрочем, Рута, как ты говоришь, наш журналист еще не самый замшелый представитель людского рода; если постараться, то из его головы можно вышибить немалую часть находящейся в ней дури.

— Ты хочешь, чтобы этим занялась бы я? — удивилась Мазуревичуте.

— Я заметил, что он на тебя как-то особенно поглядывает. Если ты ему нравишься, он более лояльно будет относиться к твоей лоботомии.

— Даже если я ему нравлюсь, это не причина для того, чтобы я занялась его просвещением. У меня других дел, как говорят у вас в России, выше крыши.

— Кстати, тебя просил зайти к себе Иван. Ему-то ты не откажешь в сеансе психотерапии.

— Ему не откажу. Надо идти прямо сейчас?

— Ты же знаешь мой принцип: никогда ничего не откладывать. Любая отсрочка — это невосполнимая потеря.

— Этот принцип я усвоила на всю жизнь. Поэтому иду. — Мазуревичуте встала со стула. — Знаешь, Феликс, хорошо, что Иван не слышал твое интервью.

— Почему?

— У него опять бы возникло желание поспорить. А это ему сейчас ни к чему.

— Ты верно подметила. Потом расскажешь, как прошла ваша встреча и в каком он состоянии.

Мазуревичуте кивнула головой и вышла с террасы. Каманин посмотрел ей вслед.

— Маша, пойдем и мы в наш номер. Что-то захотелось отдохнуть.

76

Мазуревичуте вошла в номер Нежельского. Тот лежал на кровати, при виде женщины он стремительно приподнялся и сел. Его ладони машинально пригладили растрепавшиеся волосы.

Мазуревичуте села рядом с ним, взяла его ладонь в свою руку.

— Иван Михайлович, ну зачем вы это сделали?

Нежельский руки не отнял, но и не торопился с ответом.

— Знаете, Рута, я вдруг внезапно понял, что каждый человек хотя бы раз в жизни должен совершить решительный поступок, который вырвет его из собственного прошлого. Я много размышлял, как я могу поступить? И нашел только такой вариант. Ну, скажите сами, что в этих условиях можно было сделать?

Теперь задумалась Мазуревичуте.

— А ведь вы правы, ничего другого у вас не осталось.

— Я так рад, что вы меня поняли. Я боялся, что этого не случится. Хочу вам кое в чем признаться. Перед тем, как это сделать, я решил написать прощальное письмо. И передо мной встала дилемм: кому? У меня было две кандидатуры: Феликс и вы. И я выбрал вас. Стал писать, но после нескольких строчек, выбросил бумагу в корзинку. И отправился к озеру.

— Почему же вы не закончили письмо?

— Мне показалось, что оно носит чрезмерно оправдательный характер. А помните, как любил повторять Феликс: человек оправдывается не для того, чтобы искупить свою вину, а для того, чтобы уйти от ответственности. Поэтому чаще всего это проявление малодушия. Вот и я решил, что не стоит ничего писать, а все унести туда с собой.

— Я хочу вам задать один вопрос, Иван Михайлович, может быть, даже не совсем тактичный в такой ситуации.

— Задавайте, Рута. Мне уже все равно.

— Вы рады, что вас спасли? Или сожалеете, что не довели задуманное до конца?

— Наверное, вы удивитесь, но я сам постоянно задаю себе этот вопрос. И не могу найти ответ. Вот сейчас, когда вы сидите рядом со мной, я рад, что остался жив. А когда через десять минут вы покинете мой номер, меня опять начнут одолевать сожаления. По крайней мере, все было бы уже для меня кончено. Знаете, в этом есть что-то необычайно притягательное. А сейчас мне стыдно смотреть в глаза вам, Феликсу, другим людям. И вообще, не очень представляю, как теперь жить, когда вернусь домой. Придется решать столько проблем.

— А знаете, Иван Михайлович, у меня есть к вам предложение. Я хочу вас пригласить сразу отсюда поехать ко мне отдохнуть. У меня есть небольшой домик, по-вашему, дача в пригороде Вильнюса. Это место называется Антакальнис. Приятный поселок, можете там жить, пока окончательно не оправитесь. В общем, столько, сколько пожелаете. А я буду к вам приезжать. Мы будем гулять и беседовать. Как вам такое предложение?

— Я очень им тронут. Можно я дам вам ответ позже.

— Разумеется.

— Знаете, Рута, я мечтал о таком предложении с вашей стороны большую часть своей жизни.

— Мечты иногда сбываются, Иван Михайлович.

— Я знаю. Только, к сожалению, нередко слишком поздно.

— Тут я с вами не согласна. Если мечта сохранилась, то не бывает, чтобы она сбылась слишком поздно.

— Возможно, вы и правы, — грустно вздохнул Нежельский. — Я всегда знал, что у меня в жизни только два настоящих друга: Феликс и вы.

— А это, между прочим, не так уж и мало. — Мазуревичуте встала. — В общем, решайте, я буду очень рада принять вас у себя. — Она нежно дотронулась до руки Нежельского и вышла.

77

Андрей без всякого дела и без всякой цели слонялся возле замка. С каждым новым часом пребывания тут скука возрастала просто в геометрической прогрессии. Пожалуй, такого всепоглощающего этого чувства он еще ни разу не испытывал. Он уже не мог без ненависти смотреть на этот замок. Какой идиот его возвел тут? Не было бы его, он, Андрей, сейчас бы находился в другом месте. Вот если бы выгорело что-нибудь путное с этой полячкой, другое дело, он бы не ощущал себя таким тут брошенным и потерянным, абсолютно никому не нужным. Никому до него нет дела, даже матери. Все ее внимание сосредоточено на этом Каманине. Тоже пуп земли. И почему все с ним так носятся, только и слышишь разговоры о нем. А с виду обычный старикан, мало чем отличается от многих других. Правда, несет постоянно какую-то дребедень, которую ни один нормальный человек и слышать не станет. А эти олухи внимают ему с открытыми ротами. Противно смотреть. Но чем бы все же заняться?

Андрей сел на скамейку, извлек из кармана пачку сигарет и