Они расположились на террасе. Эмма Витольдовна несколько минут молча рассматривала Каманин а, затем подошла к нему и слегка повернула его голову.

— Хочу написать тебя чуть-чуть в профиль. Не возражаешь?

— Как я могу возражать. Ты художник, а я всего лишь модель. Тебе решать.

— Ты очень любезен, — улыбнулась Эмма Витольдовна. Она вернулась к мольберту и взяла в руки кисть. — Я начинаю.

— Я даже немного волнуюсь. Еще ни разу не писали мой портрет.

— Не беспокойся, это не больно, только немного утомительно. Но ничего не поделать, придется посидеть в одной позе некоторое время.

— Постараюсь выдержать. Кстати, мне молчать или говорить?

— Говори. Когда ты говоришь, у тебя лицо становится совсем иным. Более свойственным тебе, потому что это твое естественное состояние.

— Да, уж, — согласился Каманин, — в своей жизни я произнес и написал невообразимое количество слов. Вот только изменили ли они что либо? На счет этого у меня все больше сомнений.

— Изменили, Феликс, — уверенно произнесла Эмма Витольдовна.

— Любопытно узнать, что же именно?

— Например, меня, после встречи с тобой я стала другим человеком. Правда, не всегда уверенна, что это так уж и хорошо.

— Можем, в этом разобраться. Все равно больше заняться сейчас нечем. Так в чем же я тебя изменил?

Эмма Витольдовна на мгновение прервало работу над холстом.

— Ты приучил меня во всем искать смысл. А это занятие крайне утомительное и в чем-то разрушительное. Начинаешь сомневаться буквально во всем. Мне стало намного сложней строить отношения с мужчинами, я искала какое-то высшее значение их поступкам, словам, всей жизни — и не находила. Порой меня охватывал самый настоящий ужас. Я стала бояться, что ни с кем не удастся сблизиться. Я даже проклинала тебя, корила себя за то, что связалась с тобой.

— Но ты все же вышла замуж.

— Да, но это странный брак, по крайней мере, с моей стороны. Я постоянно сбегаю с нашего благополучного семейного корабля. Мне там трудно долго находиться. Мой муж прекрасный человек, удачливый, богатый, добрый, прекрасно относится к нашему с тобой сыну. Да и тебя уважает. Но он плывет по течению, ни о чем всерьез не задумывается, если не считать своего бизнеса. Тут он ас. И может говорить на эти темы бесконечно. Но для меня он в эти минуты перестает существовать.

— Сочувствую, Эмма. Но что тут можно поделать. Люди на нашей планете делятся на две категории: на тех, кто смысл не ищет, и на тех, кто ищет. Сама понимаешь, что последних единицы. В том-то и беда, что девяносто девять и девять десятых процентов населения земли живут совершенно бездумно. Их цель — удовлетворение своих потребностей, иногда даже весьма возвышенных. Но это не меняет сути дела. Поэтому и происходит столько всего ужасного. А на тех, кто ищут смысл событий, просто не обращают внимания, к ним не прислушиваются. Более того, до недавнего времени гноили самыми разными способами. Да и сейчас кое-где такое случается. В любом случае эти люди ничего не могут изменить. Так что подумай, стоил ли предъявлять такие претензии к супругу. Особенно, если он у тебя хороший человек. Это тоже, кстати, совсем немало.

— А я уже думала об этом, Феликс. И у меня примерно возникали схожие мысли. Но ничего не сумела изменить. Эта зараза глубоко засела во мне. Наверное, слишком долго мы были вместе.

— Ну не так уж и долго.

— Дело же не во времени, а в проникновении и в интенсивности. Я была очень сильно поглощена тобой. Ты ушел, а это осталось.

— До сих пор?

Эмма Витольдовна улыбнулась.

— Все мужчины, даже такие, как ты, очень тщеславны. Им ужасно хочется, чтобы женская любовь длилась бы всю жизнь, никогда бы не кончалась. Нет, любви больше нет, но осталось гораздо более важные ее последствия. Это я сама. Ты когда-то много размышлял про измененное сознание.

— Было такое, — подтвердил Каманин.

— Вот оно у меня и изменилось навсегда. Но главное, не могу решить: радоваться мне тому или огорчаться. Что ты на это скажешь?

— Ну, уж нет, дорогая, есть вопросы, которые надо решать самому. Все зависит от того, кем ты хочешь быть: биологическим роботом или божественной личностью?

— Неужели вопрос стоит именно в такой плоскости?

— Только так. Все промежуточные варианты в конечном итоге ведут к биороботам. Я много раз это замечал. — Каманин вдруг замолчал. — Хотя, наверное, я не совсем прав, все гораздо сложней и не столь однозначно.

Эмма Витольдовна быстро посмотрела на Каманина.

— Пожалуйста, замри на несколько минут. И если получится, не меняй выражения лица.

Некоторое время она сосредоточенно рисовала.

— Все, можешь расслабиться, — сообщила она. — Я только что нашла выражение твоего лица. Ты сейчас имел в виду Ивана?

— Не только, но я действительно подумал о нем. В любом процессе всегда есть много промежуточных звеньев. Из них и состоит род людской. А крайние точки очень редки. Хотя они и составляют наибольшую ценность. Чего-то я уже притомился позировать.

— Осталось не так уж и много. Ну, наберись терпения. Зато портрет — это же на века. По нему о тебе будут судить и через тысячу лет.

— Тогда наберусь. Ты права, Эмма, тысячу лет пройдет, как одно мгновение. Зрители будут смотреть на мой портрет, и разгадывать загадку забытого всеми человека. У меня был период в жизни, когда я ходил по музеям, разглядывал понравившиеся мне лица и пытался по ним составить нечто вроде сценария жизни изображенных на холсте. Это было довольно увлекательное и поучительное занятие.

— А сейчас ты этим не занимаешься?

— Давно прекратил. В какой-то момент вдруг стало неинтересно.

— Почему?

— Появились другие темы для исследований. А может, еще потому что испугался.

— И чего?

— Я был молод, и меня вдруг ужаснула та бездна, в которой сгинули все эти люди. Я тогда вдруг подумал, что если все это так, что если от всех нас остаются одни портреты, а от многих нет даже их, к чему вообще все? Меня тогда испугала мысль: сколько