портила им жизнь, после того как Феликс ушел от нее, звонила, караулила у подъезда, не стесняясь прохожих, закатывала скандалы и истерики. Иногда дело доходило до настоящих драк. Она, Эмма, до сих пор до конца не понимает, как мог Феликс жениться на этой пусть даже когда-то красивой склочнице, что их объединило. Не случайно, что от этого союза родился такой монстр, как Антон. В этом есть какая-то закономерность, ничего другого появиться на свет просто не могло.

— Я очень тебя прошу, позволь посмотреть, — жалобным голосом проговорила Анастасия Владимировна.

— Хорошо, смотри, — уступила Эмма Витольдовна. Она встала и отошла от мольберта, освобождая место для своей гостьи.

Анастасия Владимировна заняла ее место. Она смотрела на портрет уже довольно долго, но ничего не говорила.

— Портрет еще не завершен, — сама не зная, зачем, уточнила Эмма Витольдовна.

Анастасия Владимировна кивнула головой и продолжила смотреть на портрет. Эмма Витольдовна почувствовала раздражение. И долго она собирается вот так сидеть, у нее есть свои дела, а не только наблюдать за тем, как эта женщина разглядывает ее творение. Надо бы прервать это занятие. Но внезапно ею овладела нерешительность. Вместо этого она села на кровать и даже взяла в руки лежащую на тумбочке книжку. Но не для того, чтобы читать, а что бы хоть чем-то занять себя.

— Спасибо тебе, — вдруг услышала она голос Анастасия Владимировна. — Я словно бы перенеслась на сорок пять лет назад.

Эмма Витольдовна пожала плечами. Какое ей дело до того, куда та перенеслась. Хоть на тысячу лет назад.

— Я знаю, что сильно виновата перед тобой, — снова прозвучал голос Анастасии Владимировны. — Я всю жизнь вела себя неправильно. Я все делала неправильно. Неправильно вела себя с мужем, неправильно повела себя, когда он ушел от меня. Неправильно воспитала сына. Это очень тяжело сознавать, что вся твоя жизнь одна сплошная ошибка.

— Сочувствую, но ничего уже не изменить. Раньше надо было думать.

— Я думала, но ничего не могла с собой сделать. Ты даже не представляешь, какое это страшное наказание — всю жизнь любить только одного человека.

— А я всегда была уверенна, что это как раз большое счастье.

— Да, если он отвечает взаимностью. Но тебе же лучше чем кому-то другому известно, как все было.

Эмма Витольдовна к своему удивлению вдруг почувствовала что-то вроде раскаяния за свое поведение. Не надо было так вести себя по отношению к ней. Может, в самом деле, она не понимает, какое несчастье постигло Настю.

— В таком случае, не пора ли подвести черту под прошлым?

Анастасия Владимировна как-то отстранено взглянула на нее.

— Это Феликс, тот самый мой Феликс, — со слезами в голосе протянула она. — Я никому его не отдам!

Кажется, она рано обрадовалась, тоскливо подумала Эмма Витольдовна. Здравомыслия Насти хватило всего на несколько минут. Впрочем, это всегда являлось ее характерной чертой, у нее мысли никогда не поспевали за чувствами, а плелись от них далеко позади.

— У меня к тебе будет огромная просьба, — произнесла Анастасия Владимировна.

— И в чем она состоит?

— Отдай мне этот портрет. А хочешь, продай. Антон богатый, если я попрошу, он даст любую сумму.

— Я не отдам и не продам портрет, — решительно сказала Эмма Витольдовна. — Даже не проси. Я его писала для Феликса, это мой ему подарок на юбилей.

Что-то странное промелькнуло в лице Анастасии Владимировны, оно вдруг приобрело жестокое выражение. Эмме Витольдовне стало не по себе. И зачем она только пустила эту ненормальную в свой номер.

— Ты не можешь отказать мне в этой просьбе, — исступленно проговорила Анастасия Владимировна. — Отдай портрет, а для Феликса напишешь другой.

— Не буду я больше писать его портрет. Да он и не согласится еще позировать.

— Напишешь без позирования.

— Без позирования не получится.

— Все равно, отдай!

— Да не отдам я тебе портрет! — раздраженно воскликнула Эмма Витольдовна. — Лучше иди к себе.

— Я пойду, я сейчас пойду, — пробормотала Анастасия Владимировна. — Через минуту.

Эмма Витольдовна пропустила тот миг, когда в руках Анастасии Владимировны появился нож. По-видимому, она достала его из сумочки, которая лежала на ее коленях. Она замахнулась с явным намерением проткнуть им холст.

Эмма Витольдовна бросилась к ней и перехватила руку. Но с небольшим опозданием, нож все же задел картину и порезал холст. Эмма Витольдовна вложила в толчок всю свою силу, Анастасия Владимировна отлетела к окну и ударилась спиной о подоконник.

— Помогите! — что есть мочи закричала Эмма Витольдовна.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел Лагунов. Он в изумлении уставился на лежащую на полу пожилую женщину.

— Помогите мне ее поднять, — попросила Эмма Витольдовна.

Они подняли и уложили Анастасию Владимировну на кровать. Пока это происходило, она не издала ни звука.

— Как вы думаете с ней все в порядке? — спросила Эмма Витольдовна.

— Не знаю, — пожал плечами Лагунов, — надо позвать Марию Анатольевну. Пусть осмотрит. А что у вас тут случилось?

— Немного повздорили из-за портрета Феликса Александровича. Сергей, можете пригласить Марию Анатольевну?

— Сейчас схожу за ней.

— Не надо, — слабым голосом произнесла Анастасия Владимировна. — Со мной все в порядке. Я пойду к себе.

— Вас проводить? — предложил Лагунов.

— Нет. Я дойду.

Анастасия Владимировна не без труда встала и не твердой походкой вышла из номера.

— Надо бы все же ее проводить, — сказал Лагунов.

— Дойдет. Тут идти всего три шага.

Лагунов внимательно посмотрел на Эмму Витольдовну.

— Что же у вас произошло?

— Эта ненормальная хотела порезать потрет Феликса Александровича. — Внезапно Эмма Витольдовна бросилась к картине. И застонала. — Вот смотрите.

Лагунов подошел к ней.

— Видите, в углу, порез, — показала она.

— Не очень глубокий.

— Но все же заметный. Эта гадина испортила мой портрет.

— Зачем она это сделала?

— Хотела, чтобы я его ей подарила. А когда я отказала, достала нож.

— Хорошо, что она вас не порезала.

— А ведь могла, у нее