и «Двенадцатый этаж» показывали, что со второй половины 1960‐х сотрудники Центрального телевидения уже понимали: для создания ощущения непосредственности прямого эфира требуется нечто гораздо большее, чем просто разместить журналистов с камерами на улице. Нужны были тщательно продуманные «театральные» помещения и кинематографические приемы, способные убедить зрителей в том, что происходящее действительно спонтанно и ничем не опосредовано. Для «Взгляда» и «Двенадцатого этажа» были выбраны помещения, которые не только способствовали неформальной манере общения, но и стремились убедить зрителей в том, что установленные Центральным телевидением системы контроля и цензуры в этих случаях были обойдены. Как было сказано в одном из выпусков программы «Взгляд» в 1987 году, целью передачи было донести до зрителей «то, что обычно находится за дверью с надписью: „Посторонним вход запрещен“». «Двенадцатый этаж» стремился дать зрителям доступ к закрытым помещениям, где и создавалось телевидение, а «Взгляд» визуализировал новую, фантастическую обстановку создания новостей: здесь телетайпы выплескивали содержимое на придиванные столики, за которыми сидели молодые ребята, умеющие зачитать вам новости прямо из (иностранного) первоисточника. Обе программы были призваны передать непосредственность и живость не через технологию прямого эфира, во многом незаметную и неощутимую, а через целый набор пространственных и визуальных тактик, которые подчеркивали: то, что видит на экране зритель, действительно не опосредовано, а значит, неподцензурно.

Для атмосферы непосредственности «Взгляда» и «Двенадцатого этажа» были важны также самопрезентация, одежда и речь молодых ведущих. Ведущие «Взгляда» и команда репортеров «Шестисот секунд» (краткого новостного блока в «До и после полуночи») читали прямо с телетайпных распечаток, так, как будто у них вообще не было телевизионной подготовки, спотыкаясь на словах, гмыкая и нарушая все грамматические и стилистические условности новостных передач Центрального телевидения818. Эти условности все еще действовали в главной новостной программе Советского Союза («Времени»), поэтому стилистический контраст был сильным и явно намеренным. Более того, ведущие «Взгляда» открыто спорили друг с другом в эфире, препирались, дискутировали и ставили вопросы перед зрителем819. Неформальной была и одежда новых ведущих. В радиоинтервью к двадцатилетию программы Дмитрий Захаров из «Взгляда» вспоминал, что их «пытались одеть, как дикторов». Его и других молодых ведущих «повели в какие-то закрома родины, где висели костюмы, как у членов Политбюро, вероятно пуленепробиваемые, из ткани, которую немцы называли во время войны „асбест“, то есть не гнется ни при каких обстоятельствах. Мы посмотрели на весь этот ужас и решили, что будем работать в том, что у нас есть»820. Захаров решил работать в своем «счастливом» сером пиджаке и, подобно другим ведущим программы, выглядел так, будто пришел с улицы и не имеет возможности или желания носить дорогую или хорошо скроенную одежду.

Как и выбор места – одновременно глубоко внутри и в то же время за пределами строго контролируемых производственных помещений Останкинского телецентра, – неровная речь ведущих и их повседневная одежда радикально отклонялись от норм, принятых в новостных программах советского телевидения821. Но они не были чем-то новым для развлекательных программ, особенно для телеигр. Хотя это и было настоящим шоком – видеть в прямом эфире новостей на Центральном телевидении молодых людей в повседневной одежде, разговаривающих неформально, вступающих в оживленные споры друг с другом, но ведь именно такое зрелище представляла собой программа «Что? Где? Когда?», в которой московские студенты, преимущественно мужского пола, одетые в свою обычную одежду, собирались для мозгового штурма за круглым столом.

ЗРИТЕЛИ КАК УЧАСТНИКИ

Неформальное обращение к телезрителю, конечно, было давней традицией Центрального телевидения, направленной на вовлечение зрителей в диалог и создание ощущения, что они являются участниками разговора или каких-то других событий на экране. Однако «Взгляд» и связанные с ним передачи не стремились возродить формат «Эстафеты новостей» (1961–1970), в которой состоявшийся журналист Юрий Фокин и его друзья из творческой среды непринужденно болтали в прямом эфире – более или менее столько, сколько им хотелось. Программы вроде фокинской предполагали, что зрители будут вовлечены в процесс, почувствуют себя участниками просто благодаря обаянию и таланту людей в телевизоре. Вполне могли сделать такое же предположение и продюсеры программ «Взгляд», «Двенадцатый этаж» и «До и после полуночи», учитывая все более широкое обсуждение в них социальных и политических проблем, которые прежде в советских СМИ не обсуждались.

Но вместо этого новые программы эпохи перестройки приглашали зрителей к участию как можно более явно, используя для этого приемы, процветавшие во всех развлекательных жанрах Центрального телевидения начиная с конца 1960‐х годов. Так, в одном из ранних выпусков «Взгляда» зрителей попросили прислать предложения о том, как назвать пока еще безымянную «вечернюю программу». Ведущие поделились собственными идеями, рассказали, как хочет назвать программу «руководство», а затем заявили: «Пусть нас рассудят зрители»822. Такое обращение к зрителям с просьбой дать название новой программе было хорошо известным на Центральном телевидении трюком для привлечения зрителей в качестве участников; точно так же еще в середине 1960‐х годов поставила вопрос о своем названии знаменитая юмористическая программа «Кабачок „13 стульев“». Другой центральной стратегией было использование в эфире писем телезрителей. К началу 1970‐х, когда популярность программ Центрального телевидения среди обширной, политически и социально разделенной аудитории уже нельзя было считать самоочевидной, практика демонстрации (в виде рассыпающихся пачек) подсчета и чтения зрительских писем в эфире была распространена во всех развлекательных жанрах, а особенно в музыкальных и праздничных программах 1970‐х годов, таких как «Песня года», «Алло! Мы ищем таланты!» и «Молодые голоса».

Новые программы эпохи перестройки сразу же взяли на вооружение эти тактики демонстрации тесного контакта со зрителями, которые, в свою очередь, представлялись как активные участники происходящего на экране. В 1986 году в одном из выпусков «Двенадцатого этажа» было использовано сразу несколько таких тактик, обновленных с учетом новых технологических возможностей конца 1980‐х годов. Когда зрители входили в студию, камера с потолка показывала декорации с тремя расставленными полукругом белыми столами. Эти декорации мало отличались от тех, что были в программах «Алло! Мы ищем таланты!» (где ведущим, как и в этом выпуске «Двенадцатого этажа», был Александр Масляков) или «Песня года». В тех телеиграх представители художественной элиты – композиторы, поэты, работники советской звукозаписывающей компании «Мелодия», ведущие музыкальных передач Центрального телевидения – сидели за столами и отвечали на письма зрителей и вопросы из студии. Теперь же на смену культурной элите пришли деятели экономики, политики и СМИ: комсомольский чиновник, представитель «Нефтегазстроя», журналист газеты «Комсомольская правда», главный редактор молодежной редакции Эдуард Сагалаев и др. Масляков и Сагалаев познакомили зрителей с многочисленными способами участия в дискуссии и рассказали о