– В Домбанге больше ста тысяч человек, – сказал Рук. – Почти все они живут в веселье и благоденствии. Их никто не бросает голыми в дельту подраться с крокодилами.

– Потому-то люди Домбанга так слабы. Вы забыли своих богов.

Обгладывавший мясо с ребра Коссал помедлил, утер рот и ткнул в вождя вуо-тонов кровавой костью.

– Расскажи нам о богах.

Одноглазый кивнул так, словно ждал этой просьбы.

– Ты не из Домбанга, – сказал он.

– Она из Домбанга, – кивнула на меня Эла. – Мы кеттрал.

Коссал закатил глаза, но спорить не стал.

– Кеттрал. – Свидетель растянул слово, словно пробовал его на прочность. – Я слышал об этих воинах. Теперь понимаю, почему вы пришлись богам по мерке.

Он тихо пробормотал что-то сидевшим рядом вуо-тонам. Я разобрала только слово «кеттрал». По цепочке от него прокатились удивленные вопросы и восклицания. Мужчины и женщины, блестя глазами на татуированных лицах, разглядывали нас, словно впервые увидели.

– И зачем же, – помолчав, спросил свидетель, – кеттрал явились в Дарованную страну?

– Чтобы найти вас, – мрачно обронил Рук и шевельнулся, как разворачивающая кольца змея.

– Ты не кеттрал, – сказал предводитель. – Тебя мы видели в городе. Зачем ты искал тех, кого так долго не замечал?

– Затем, что неделю назад перебили почти двести человек. Половина – аннурцы, половина – уроженцы города.

– А… – Свидетель перевел сказанное остальным и снова повернулся к Руку. – Плоский корабль? С пропахшей солью обшивкой?

– Когда мы его нашли, там пахло не столько солью, сколько кровью.

– Великая жертва, – кивнул свидетель. – Святая.

– Что же святого, – сказал Рук, – в двух сотнях людей с выдранными глотками, оторванными руками, отрубленными головами и посаженными в пустые глазницы травами?

– Это работа Трех, – ответил свидетель так, словно это все объясняло.

Рук долго смотрел на него, затем обвел взглядом сгрудившихся на лодках и плотах вуо-тонов.

– Трех? – тихо спросил он. – Или трех тысяч?

– Ты думаешь, на твоих людей напали мы?

– Я ни разу не видел богов, – ответил Рук, – а вас я вижу.

– Вы потому не видите богов, что ваш город забыл поклонение.

– О, с поклонением в Домбанге все прекрасно. Детей еженедельно волокут на смерть в дельте.

– Трое не принимают ваших жалких жертв, – покачал головой свидетель, – как ягуар не прикоснется к тухлому мясу.

– Я видел трупы, – тихо ответил Рук.

– В Дарованной стране хватает способов умереть, – возразил свидетель. – От змеиных укусов и пауков. От воды. От жажды.

В сознании у меня жарко полыхнуло видение: глаза ягуара и под ними – иные глаза, женщины и не женщины. Меня пронзила боль. Раны давным-давно затянулись, но сейчас каждый шрам будто снова начал кровоточить. У меня вдруг закружилась голова, огни фонарей заметались по кругу. И звезды загорелись огнями.

Свидетель вел беседу с Руком, как видно не заметив моего кратковременного беспамятства.

– То, чем занимаются ваши жрецы, – это не поклонение.

– Сказал человек, пытавшийся скормить нас крокодилам.

– Вы сами пришли к нам. Вы этого добивались.

– Мы добивались разговора.

– Только тот, кто измерен, имеет голос. – Одноглазый покачал головой и повторил: – Вы этого хотели.

– А те, кто остался на барке? – спросил Рук. – Они тоже сами выбрали свою судьбу?

– Мы связаны клятвой предков.

– Разве горожане не слабаки? – фыркнул Рук. – Разве мы – не тухлятина, непригодная для Трех?

– Двести вооруженных человек, готовых применить силу, – это не одинокая душа, оставленная на илистой отмели, – улыбнулся свидетель. – Такая добыча достойна охотников.

Рук промолчал. Мертвый крокодил прорезями глаз озирал ночь, замирающий пир, застывший на блюдах жир, уже не красно-коричневый, а серый.

– Откуда ты все это знаешь, если никогда не видел Троих? – спросила я.

Свидетель повернул ко мне татуированное лицо, взглянул, казалось, не только на меня, но и сквозь.

– Каждые десять-двадцать лет они оставляют одного из воинов в живых.

– Зачем? – удивилась я.

– Чтобы тот, – он поднял руку к своей груди и улыбнулся, словно удивляясь, что уцелевшее тело еще при нем, – свидетельствовал истину.

Меня снова накрыло головокружение, но я отогнала его, принудила себя сквозь туман воспоминания смотреть в настоящее, на сидевшего передо мной мужчину, и высвободила вопрос, огнем жегший мне гортань.

– Как они выбирают? – сорвались с языка сиплые звуки. – Как выбирают, кого пощадить?

– Нам их пути неведомы, – пожал он плечами.

– Возможно, – ответила я. – Но вы поклоняетесь им не первую тысячу лет. Должны иметь представление, почему они поступают именно так.

Свидетель поднял бровь. Я чувствовала на себе его непроницаемый взгляд, чувствовала и вопрошающий взгляд Рука. Я догадывалась, что перешла черту. Слишком настойчиво добивалась ответов, которые не должны были меня волновать. И все же, встретившись с человеком, якобы узревшим богов, я должна была понять.

– Почему пощадили тебя? – резко спросила я.

Свидетель поджал губы, пальцем, как линию на карте, проследил тянущийся по плечу шрам.

– Я видел в них себя, – наконец ответил он. – Может быть, они увидели во мне частицу себя.

Вуо-тон покачал головой, будто бы сомневаясь в собственных словах.

– Может быть, им нужен тот, кто учил бы новые поколения.

– Учил умирать, – проворчал Рук.

– Учил жить. Сражаться. – Свидетель помолчал. – Трое могли бы в один день покончить с нами со всеми. Они могли бы каждую ночь восставать из вод и утаскивать нас в могилы. Ты видел своих людей на том плоском корабле. Ты знаешь, на что они способны.

– Почему же они так не делают? Если так любят охоту… – я кивнула на качающиеся вокруг озера камыши, – почему мы еще здесь?

– А иначе на кого им охотиться?

– Если это так, – сказал Рук, – хотя я в это не верю, вы сами себя превращаете в жертву.

– Все мы жертвы, – улыбнулся ему свидетель. – Жизнь не в кончине, а в самом ее течении.

– Тебе легко говорить, – покачал головой Рук. – Ты спасся.

С лица вождя смело улыбку. Взгляд стал вдруг пустым, глаза – дырами, просверленными в бездонную тьму.

– Жить с памятью о Трех вовсе не легко.

– Как волнительно! – проворковала Эла, коснувшись ладонью его плеча. – Ты их действительно видел?

Вождь кивнул.

– Как они выглядят?

Я не позволила себе склониться к рассказчику. Память ударила меня кулаком, стерев настоящее. Я снова видела замершего ягуара на берегу, видела, как он подобрался и прыгнул, разинув пасть. В воспоминании я тщетно заслонилась рукой, сопротивляясь до последнего, и вновь, как тысячу раз во сне, женщина, не бывшая женщиной, взметнулась из воды в совершенстве наготы, легко поймала зверя за загривок – ягуар дернулся и обмяк со сломанной шеей. Она легко отбросила тяжелую тушу, как отбрасывают, сытно наевшись,