– Ножом! – выкрикнула я. – Коли его!

Но слова еще не сорвались у меня с языка, как я поняла: не выйдет. Крокодил метался, как заеденный слепнями бык. Рук пока держался, но стоило ему выпустить шею зверя, как тот за другую руку стал бы мотать его, как куклу, пока не вырвал бы плечо из сустава.

– На спину! – прорычал Рук. – Сзади…

Он не договорил, потому что крокодил, перевернувшись, утянул его в неясную глубину.

Набрав в грудь воздуха, я нырнула. В крови и взбаламученном иле ничего не было видно, кроме моих шарящих в мути бледных ладоней. Я подумывала достать нож, но, чтобы плыть, требовались обе руки. Крокодил был недалеко подо мной, но я долго видела только пузыри, косые лучи солнца и нити водорослей. А потом неожиданно настигла их – падающего камнем на дно крокодила и зажатую под ним зыбкую тень Рука.

Я различала лишь очертания, никак не позволявшие попасть в глаз. Несколько мучительных мгновений я наугад шарила в этом сумраке. Сперва нащупала грудь Рука – теплую в теплой воде, со вздувшимися в напряжении мышцами. Почувствовав мое прикосновение, он замер – значит, несмотря на зажатую в крокодильей пасти руку, был в сознании и догадался, что надо замереть, переждать, позволив мне найти глаз зверя. После того как я нашарила морду, с глазами все было просто: два маленьких твердых бугорка на длину моей руки от кончика носа. Воздух в легких горел. Заставив себя не торопиться, я вытащила из чехла на бедре нож, обняла крокодила за шею, вонзила клинок и с силой нажала, когда острие наткнулось на какую-то кость; провернула и выдернула нож, чтобы сразу погрузить снова. Зверь дернулся, вскинулся и замер.

«Готово», – подумала я.

И тут же спохватилась, что Рук так и застрял в стиснутых челюстях.

Дотянувшись до острых зубов, я попыталась их разжать. Они не подавались. Ананшаэль рано или поздно всякого лишает силы, но мой бог неспешен, а у Рука не осталось времени дожидаться. Я снова потянула челюсти, снова не справилась и приказала себе переждать, подумать. Потом я нашла лицо Рука и, купаясь в теплой крови крокодила, прижалась губами к его губам. Он напрягся от прикосновения и хотел отстраниться, но я удержала его за затылок и, притягивая к себе, вдохнула ему в рот скудные остатки воздуха, а потом с силой рванулась вверх.

Я восемь раз до отказа наполняла легкие воздухом. Восемь раз ныряла, находила его, переливала ему свое дыхание, после чего ножом ковыряла челюсти мертвого крокодила. Шкура у него была как древесная кора, мышцы узловатые, точно старые канаты, но я упрямо пилила, резала, колола; взмывала на поверхность, втягивала воздух и снова уходила вниз.

В конечном счете Рук вынес меня на поверхность на себе. Я слишком надолго задержалась, разрубая сухожилие, и переоценила оставшийся запас воздуха. Темнота сжала меня в кулаке. Хватило времени подумать: «Мой бог…», и меня не стало.

Очнулась я, глядя в зеленые глаза Рука.

– Просыпайся! – рявкнул он и окровавленной ладонью надавил мне на живот.

Я с кашлем вытолкнула из себя гнилую воду, перевернулась на бок, застонала. А когда снова перекатилась на спину, он, окровавленный, по-прежнему смотрел на меня. В сердце у меня расцвело что-то горячее и беспощадное.

«Любовь?» – задумалась я.

Эйра, по обыкновению, не ответила.

20

Крокодилы суровым безжизненным взглядом следили за нашим пиршеством. Мясники отрубили им головы, поместили на глиняные блюда длиной более моей руки, а срезанное с туш мясо разложили вокруг, перемежив исходящие горячим паром куски речным чесноком и вареным сахарным тростником. На праздник собралось все селение: взрослые, поджав под себя ноги, расселись на широких плотах – ни стульев, ни столов здесь не было, – а дети, как могли, втиснулись между ними. Мы, четверо выживших в испытании, заслужили себе место на центральной барже, рядом со свидетелем. Разместившиеся на ней мужчины и женщины не все были из старших и не все из сильнейших, зато носили на себе множество шрамов и держались с уверенностью людей, многократно смотревших в глаза смерти.

Ночь беззвучно подступала от поверхности воды, просачивалась среди тростника, протекала между домами и заполнила наконец небо. На западе путалась в качающемся камыше низкая восковая луна. Дым очагов затягивал звезды, зато фонарики из рыбьей кожи, покачиваясь на веревках над нашими головами, освещали яства и лица розовым светом. Я ощущала рядом с собой Рука, неподвижного среди общего движения, – надежную веху в изменчивой дельте.

Обернувшись, я взглянула в его почерневшие от света фонарей глаза. Крошечная старушонка с руками-пауками смазала ему проколы от зубов какой-то мазью, зашила и залила все густым соком, выжатым из незнакомых мне клубней. Я уговаривала его полежать, но Рук покачал головой:

– И не такое бывало.

За едой раны его, казалось, не беспокоили. Поврежденной левой рукой он пользовался наравне с правой, только временами шевелил пальцами, проверяя, как они слушаются. Ни один из нас не вышел из воды невредимым. У меня на щеке наливался здоровенный кровоподтек, и кость, похоже, треснула, хотя проверить я не сумела. У Коссала вдоль бедра тянулась пара длинных порезов, и даже Эла, чье сражение закончилось, не успев начаться, заработала пару воспаленных на вид ссадин на оголенном плече и, подобно Руку, не обращала на них внимания. В общей сложности мы дешево отделались. Мы – дешево. Дем Лун, чье тело мясники вырубили из крокодильей туши, заплатил дороже.

Мы ели, а его останки и тело Хина лежали на тростниковом плотике, плававшем в десятке шагов от нас. Ночное пиршество было не только праздничным, но и поминальным. Рук не возражал – в его отношении к трупам сквозила свойственная моему ордену практичность, – но раз или два я поймала его взгляды на плавучей тени, как будто мертвая плоть могла ответить на какой-то его невысказанный вопрос. А когда свидетель приказал наконец зажечь погребальный костер, Рук не сводил глаз с языков пламени.

Пока мокрые тела превращались в пепел, вуо-тоны вели простой заунывный мотив. Пели на своем языке.

– О чем они поют? – тихо обратилась я к Чуа.

– Воспевают его отвагу, – ответила она.

– Странный обычай, – совершенно бесстрастно отметил Рук, – угробить человека, чтобы потом воспеть его отвагу.

Свидетель обернулся к нам.

– Мы просили от него не большего, чем ждем от собственных детей, – заметил он.

– Что за народ скармливает своих детей крокодилам?

– Они не пища. Они бойцы.

– Мертвые не сражаются.

– Если они погибают, – ровным голосом возразил