то, что вы прочитали мою маленькую, как я называю ее, повесть «Федор Иванович», и за то, что нашли время и желание написать о ней свое мнение. Читательские письма дороги каждому автору, тем более они дороги мне тем, что получены из ГДР, Кубы и Панамы. Повесть, как я заметил, понравилась и вызвала желание поговорить о ней. Скажу откровенно, что для меня «Федор Иванович» — это уже далекое прошлое (в том смысле, что после этой книги было написано много других), и в писательской душе моей, если так можно сказать, или в писательском сердце заняли место иные герои, как всегда (пока они в работе) более дорогие мне. Но Федора Ивановича я люблю, и думаю, что многое от его характера и от проблем, которые возникали в связи с его жизнью в повести, получили и получают развитие в других, и может быть, более емких, образах. Педро Коррея Васнес из Панамы пишет, что «было бы интересно узнать, знает ли автор о своих возможностях, как психолога, и работает ли над романом или другим литературным материалом, в котором главную роль играла бы диалектика человеческих поступков, бездонные пропасти, в которые подчас попадает человек и его необъяснимое (с точки зрения логики) поведение»? Не могу судить о своих возможностях, как психолога, потому что всякий раз, когда сажусь за стол и вижу перед собой белый лист бумаги, испытываю только одно чувство: справлюсь или нет с тем материалом, какой берусь изложить; и одно желание движет всеми помыслами моими — чтобы только то, что напишу, было правдиво и соотносилось, вернее, как можно ближе было к жизни. Особенно в вопросах такого тонкого чувства, как любовь, — так легко преувеличить или преуменьшить это чувство. Но возможность возможностью (читателю, как говорится, виднее), а над большим полотном, то есть над романом, работал всегда и продолжаю работать. Здесь больше простора, а значит — меньше недосказанности. Я имею в виду той самой недосказанности, на которую вы, Педро, обратили внимание в повести «Федор Иванович», что нет психологического объяснения конца. В данном случае, я полагаю, он излишен. Ведь концовка (не знаю, как она передана в переводе) написана мною не с категорическим утверждением, а с той интонацией сомнения, что можно поверить, что Федор Иванович не умеет любить, а можно и не поверить в это, потому что любовь-то все-таки была, и она пробудила в нем и теперь многие чувства.

Не имея возможности ответить на каждое письмо, я испытываю сейчас некоторую неловкость. Так много задано вопросов в письме Хельги Дате из ГДР, и так непосредственны они и интересны мне как автору, что хочу более остановиться на них, а заодно ответить и на другие, в том числе и Хулио Травьесо, который пишет из Кубы, что повесть «Федор Иванович» «отличается оригинальным развитием сюжета и точностью психологического анализа героя» и что, «прочитав ее, обнаруживаешь в себе желание узнать о дальнейшей судьбе Федора Ивановича и о его разбитой любви». С этим же желанием узнать о дальнейшей судьбе Федора Ивановича я получил много писем и от наших, советских читателей. Но что я могу ответить? Как говорится, я уже потерял этого героя из виду, а снова возвращаться к нему — это значит ломать все теперешние свои планы; и все-таки, видимо, придется вернуться к нему. Как и когда это будет, пока не могу сказать, но полагаю, что будет, раз это интересует читателей.

А теперь — я позволю себе вновь вернуться к письму Хельги Дате. Вас, насколько я понял, повесть «Федор Иванович» затронула тем, что проблема любви поставлена здесь в связи или, вернее, в зависимости от современных условий жизни. «Один мой знакомый, — пишете вы, — сравнил Вашу повесть с тургеневской «Асей». И далее вы замечаете, что «у Тургенева женщина тоже чувствует гораздо сильнее, чем мужчина, живущий одним мгновением». И затем подчеркнуто говорите, что «Ваш герой (то есть Федор Иванович) находится в «современной» ситуации». Разумеется, я люблю творчество Тургенева, и в частности его «Асю», но думаю, не только по причине так называемой «современной ситуации» нельзя соотнести их. Любовь, как и всякая другая нравственная категория, прежде всего вытекает из социальных условий жизни. У Федора Ивановича и у Риты совсем иные социальные условия жизни, чем они были у тургеневских героинь; и главное в этих условиях — нынешний вездесущий рационализм, непременное условие заработка, то есть обеспечение себя и так далее и тому подобное, что сопровождает нынешнего молодого человека с тех уже лет, как он начинает осознавать себя, и все душевные усилия, которые могли проявиться в любви, проявляются — увы! — в иных сферах. Об этом не сказано прямо в повести, но по замыслу моему должно бы прочитываться или хотя бы возбуждать эти мысли у читателя. Мне одинаково дороги и Федор Иванович и Рита, и я как автор не знаю, кому бы отдал предпочтение в умении глубоко чувствовать и переживать. Федор Иванович — не думаю, чтобы он был очень счастлив в своей семейной жизни, но важно то, что после встречи со своей первой любовью он будет другим человеком, по-другому будет смотреть и на себя, и на свою семью — в том смысле, что с большим пониманием, зная теперь цену всему. Точно то же должно произойти с Ритой. На вопрос, были бы они счастливы, если бы жили вместе, не могу сказать определенно. По-моему, все бы зависело не только от них самих (как это и бывает всегда в жизни) , но и от сопутствующих им в жизни обстоятельств, то есть от социальных возможностей и условий жизни. Ведь та фраза, которую вы заметили как важную и объясняющую все в повести и привели затем в своем письме, — она действительно важна для меня как автора, точнее, для объяснения того, что я хотел выразить всей сутью этой маленькой повести. Дело, в конце концов, не только в самой любви, но именно в том, что за повседневными и кажущимися нам нужными, деловыми заботами мы теряем ощущения непосредственности, огромности и непостижимости мира. И я бы добавил к этому: ощущение естественной красоты его, которую мы переделываем в красоту геометрическую, красоту пропорций, когда соотношение золота и камня (в условностях) всегда зависит не от того, сколько чего надо, а от стоимости того или иного материала и возможностей заказчика. А мир един, и боюсь, как бы духовная красота человека не попала бы на весы стоимостей и возможностей.

1980

Примечания