Я решила пропустить его скепсис мимо ушей.

– Считаешь, похищений и убийств больше не будет? Кем бы ни был убийца, он отомстил за Джинни, убил свою соучастницу и либо попался, либо совершил идеальное преступление, подставив невиновного.

– Даже если Джорджа Хики осудят, – сказал Джей Си, – судьба Микки и Бобби неизвестна. Да и ты продолжаешь копать во всех направлениях и вносить смуту в этот сонный городок. Удивляюсь, как тебя до сих пор не арестовали.

– Я очень ловкая?

– Ты жутко везучая.

Меня это устроило.

– Что дальше, мисс Стоун? Ты знаешь почему, но не знаешь наверняка кто.

– Может, просто поверить в то, что это Джордж?

– Так будет удобнее всем в Холмсли Вейл, тебе не кажется? Даже Мэри Хит смирилась, и ей уже неважно. Всем в Холмсли Вейл неважно, кажется. А ты из Холмсли Вейл, Мэдди?

Слова Джей Си не шли у меня из головы. Мы закончили разговор на том, что завтра с утра я спрошу у детективов, можно ли мне уезжать, предъявлены ли Джорджу Хики официальные обвинения, и если да, Джей Си будет встречать меня в аэропорту.

И все же я не чувствовала, что сделала все, что могла. Мне казалось, что рассказ Мэри должен был, конечно, оглушить меня, но в итоге расставить все точки над «i» и закрыть это дело. Но ощущение незавершенности заставляло мое сердце тревожно колотиться. Джинни пережила кошмар и оказалась в нем из-за предательства лучшей подруги, из-за жестокости двух мальчишек, считавших, что им позволено все, что таким способом они смогут получить то, чего им хочется.

Что они испытывают сейчас? Думали ли они, будучи тинейджерами, чем закончатся их шалости на Хэллоуин? Считают ли, как и Мэри, что жаждущая мести Джинни вернулась с того света, чтобы забрать их детей? Чужие чувства и переживания, казалось, сгущались вокруг меня, как тени, и не давали мне точного ответа на вопрос, уеду ли я завтра из Холмсли Вейл, даже если мне позволят это полицейские.

И, конечно, Генри. Хотя наши отношения были в самом зачатке и сопровождались самыми ужасными событиями, мне хотелось верить, что это могло перерасти в нечто большее. А мой отъезд, например назавтра, ставил на всем этом крест. Я пыталась убедить себя, что мной движет желание справедливости и поиск истины, но на самом деле это был страх никогда больше не увидеть Генри. И чем ближе я подходила к замку Харди, тем сильнее съеживалась от тяжелых мыслей.

Дверь оказалась не заперта, и я с удовольствием шагнула в теплоту дома. Тоска от того, что это может быть мой последний визит, на секунду сковала меня. Эту гостиную я словно увидела так, как видела в тот первый раз, который, сейчас казалось, случился много жизней назад.

Генри вышел ко мне из кухни, как только услышал стук двери. Оттуда уже тянулся пряный запах глинтвейна, который был так же неразделим для меня с этим домом, как и его хозяин. На Генри был тот же свитер, что и в нашу первую встречу, и я подумала, что он мог бы использовать его, чтобы вызвать у меня свежий прилив чувств.

Он осторожно улыбнулся мне, будто проверяя, в каком я настроении.

– Как прошла встреча с моей матерью? – спросил Генри после того, как помог мне снять куртку и устроиться на полюбившейся мне кухне.

– Все прошло хорошо, – уклончиво ответила я. – Она прекрасно выглядит.

Генри грустно улыбнулся одним уголком рта.

– Выяснила что-то новое?

– По правде говоря, твоя мама не сказала ничего, что помогло бы разобраться в случившемся хотя бы немного больше. Она подтвердила только, что Джордж Хики любил Джинни.

– Ты же не сказала ей, что сделал Джордж? – забеспокоился он.

– Нет-нет. – Я успокаивающе замахала руками. – Мы говорили только хорошее о Джинни. Наша встреча была короткой и не расстроила твою маму.

– Но расстроила тебя?

Я удивленно подняла на него глаза.

– Почему ты так решил?

– Ты выглядишь грустной.

Я вымучила из себя улыбку.

– Это странное чувство, но я немного грущу оттого, что все закончилось. И есть какое-то легкое ощущение незавершенности, которое я не могу себе объяснить.

Генри налил в металлические кружки глинтвейн, и мы переместились к камину в гостиной.

– А меня радует, что все прояснилось и можно не беспокоиться за твою жизнь, – сказал Генри. – Когда я думаю о том, что все это время ты жила в «Кабане и хряке», становится не по себе…

Я грела руки о кружку и страшно не хотела спорить с ним и портить настрой, но неспособность вовремя заткнуться побеждала меня всю жизнь. Чтобы не начать снова сомневаться в виновности Джорджа вслух, я подскочила с дивана:

– Не против, если я принесу что-нибудь перекусить? Мы с Диккенс поели как-то символически.

– Давай я. – Генри приподнялся, но я уже устремилась на кухню, и ему пришлось остаться у камина.

Холодильник изнутри напоминал рекламные проспекты, где на фотографиях все продукты уложены в идеальной гармонии. Я достала твердый сыр, маленькую баночку с каким-то маринадом и пакет с виноградом. Помыла фрукты, нарезала сыр и уместила все это в левой руке, небольшую банку прижав локтем к боку. Правая же оставалась, чтобы вернуться к камину с моим уже подстывшим глинтвейном.

– Помощь нужна? – крикнул из гостиной Генри.

– Все в порядке, сейчас буду! – ответила я, заметив в стеклянном шкафчике над раковиной миниатюрную баночку меда.

«Идеально к сыру», – решила я и, повесив кружку на пальцы, открыла дверцу, достала мед. Зачем мне понадобилось читать этикетку на банке, сложно сейчас сказать, но, повернув ее, я почти моментально почувствовала, как мой глинтвейн выливается из повернутой кружки.

– Черт, черт, черт! – засуетилась я, быстро расставляя все остальное по столешнице и торопливо скрывая следы своего преступления тонкой и почти бесшумной струйкой воды и бумажными полотенцами.

В кастрюле на плите оставалось еще немного вина, которым я прикрыла дно своей аварийной посуды, и с новыми силами двинулась к Генри.

– Бегала в магазин? – с улыбкой спросил он.

– Почти, – уклончиво ответила я.

– Если бы здесь можно было поймать связь, я бы подумал, что ты ходила отправлять эсэмэски тому, кто тебе действительно интересен.

Я ответила притворно осуждающим взглядом, и вечер сам собой вышел на расслабленное течение, где не нужно было думать о том, что будет завтра. Мы болтали о том, что нам нравится, что мы любим и что ненавидим в современной моде и мировых трендах, о музыке и живописи, о театре и кино. Как будто не было всего этого кошмара.

Но, конечно, он никуда не делся, и каждое второе предложение прямо или косвенно возвращало нас к чему-то из случившегося. Хотя я и решила не обсуждать, во всяком случае пока, то, что рассказала мне Мэри, желание рассказать о тайне, казалось, скреблось в моем горле, как