темноту.

– Они не найдут его, Дамиано. Он… невидим.

Я попал в вашу крепость потому, что мой отец вбил в меня способность быть невидимым. Ты не сможешь прикоснуться к тому, чего не видишь, и не сможешь найти то, чего не слышишь.

Его слова вертятся у меня в голове, и вместе с ними приходит пульсирующее чувство сожаления.

– Тебе следует вернуться, – неуверенный голос Дамиано на этот раз раздается чуть ближе.

Я резко оборачиваюсь, встречаясь с ним взглядом, и он, кивнув, уходит сам.

Разочарование, которого я никогда раньше не испытывала, комком встает у меня в горле. Со злостью пинаю горшок с розовым кустом. Горшок разбивается, земля сыплется в траву, лепестки подхватывает ветер. Я кричу, но позади меня раздается смех, я проглатываю крик.

Хлоя, мать ее, Карпо.

Какого хрена она привела его сюда? Она должна была знать, что будет.

Хлоя качает головой, как будто не может поверить в то, что видит. Как будто она, черт возьми, знает меня.

– Он рисковал, заявившись сюда, – констатирует она очевидное. – Ради тебя.

Мой рот открывается, но ни одного слова не приходит на ум.

– У него была тяжелая жизнь.

– Я знаю все о его жизни, – наконец выплевываю я.

Что вообще она о нем знает? Она не может знать больше меня.

– Ты в курсе, что он не умеет танцевать?

Мои брови сходятся, и Хлоя пожимает плечами.

– Ну, он может танцевать, как любой другой. Дрыгаться в такт музыке. Но это… – Она напевает мелодию вальса. – Он понятия не имел, как это делается.

Она наблюдает за мной, а я застываю, уставившись в никуда.

Нет.

Ледяное отчаяние наполняет мои вены, смешиваясь с жаром ревности.

– Жалко, правда? – Хлоя наклоняет голову, кутаясь в палантин. – У него не получилось станцевать танец, ради которого он так усердно тренировался.

На этом она уходит.

Мои губы начинают дрожать, но я заставляю себя быть сильной. Не поддаваться этому чувству… Чувству стыда.

Однако оно сильнее меня.

Опускаюсь на колени и закрываю лицо руками. Затем происходит то, чего не было много лет. А может, и никогда не было.

Я начинаю плакать.

Падаю на задницу, упираясь локтями в колени, и становится только хуже.

Кто-то садится рядом со мной, и я слышу нежный аромат моей сестры. Она прижимает мою голову к своему плечу, и я прижимаюсь к ней.

– Прости, – шепчет она. – Это было грубо. Я знаю, что он тебе… больше, чем нравится.

Это так.

– Я понимаю, – продолжает она.

Способна ли она понять?

Шмыгаю носом, ненавидя этот звук, и отвожу взгляд.

– Он научился танцевать ради меня, а я просто… – сердито вытираю слезы и достаю нож из потайного кармана своего платья. Открываю его и провожу по кончику. В другой день он бы ухмыльнулся, вернувшись домой, порылся бы в кармане и понял, кто его украл. Но сегодня… Не думаю, что это так его развеселит. – Он зол, – говорю я.

– Он переживет.

Я усмехаюсь, вглядываясь в ночь, но это бесполезно. Бастиан ушел.

– Не знаю…

– Ну а если нет, то он, по крайней мере, вернется за этим, правда? Наверняка ему понадобится удобный маленький ножик.

Я грустно смеюсь.

– Да, возможно. Он же вернулся за своим телефоном и бумажником, когда я их забрала.

Моя сестра начинает хохотать, и я присоединяюсь к ней, позволяя ей поднять меня на ноги и повести обратно в зал, где ждет отец, злой, как обычно.

Может быть, она права.

Может быть, я не все испортила.

Может быть, я драматизирую, и завтра все будет хорошо.

Но опять же, может быть, и не будет…

Глава двадцать четвертая

Бас

– ПОДОЖДИ.

Я вздрагиваю, забывшись в своих мыслях, и достаю пистолет, который дала мне девушка, сделавшая все возможное, чтобы заполучить меня.

Разве она не понимает, что все, что она сделала, – это разозлила меня?

Загоняю патрон в патронник. Черт. Я так глубоко утонул в своем гневе, что даже не услышал, как он подошел. Он мог бы пустить мне пулю в лоб, и я бы даже не понял этого. А Роклин была бы брошена на растерзание волкам.

– Не подходи ближе. Я пристрелю тебя, черт возьми.

Он поднимает руки.

– Я хочу помочь.

– Помочь чем?

– Защитить ее… от него.

Я подаюсь вперед и упираю дуло ему в грудь.

– От кого?

Несколько секунд он смотрит на меня, а затем говорит:

– От моего отца.

Мои глаза сужаются, голова идет кругом, и внезапно все обретает смысл.

Что ж, будь я проклят.

Я убираю пистолет.

Глава двадцать пятая

Роклин

МОЙ ОТЕЦ ГРЕБАНЫЙ ЛЖЕЦ, А ОПТИМИЗМ МОЕЙ СЕСТРЫ БЕСИТ.

Прошло две недели после гала-концерта, и все стало только хуже.

До конца вечера отец притворялся невозмутимым, но, как только мы вернулись в его машину, он набросился на меня, требуя рассказать все о парне в черном, как он его назвал. Я не сказала ему ничего, кроме короткого имени, оставив настоящее для себя.

Да, ты действительно предана, Рокко. Глупо.

Дома в течение четырех часов я сидела напротив, и он наставлял меня, как десятилетнего ребенка, который заговорил с незнакомцем. После этого он озвучил все возможные сценарии того, кем этот парень в черном может быть, откуда он на самом деле взялся и каковы его истинные намерения. Чуть позже пришел один из его мальчиков на побегушках и сообщил плохие новости… возникла проблема с охраной в день школьной экскурсии, а записи с камер видеонаблюдения были «случайно» уничтожены. Оливер, подлая задница, должно быть, выдал меня, но по крайней мере он не упомянул о появлении Бастиана в «Энтерпрайзе».

Глаза отца вмиг стали убийственными, Бедный Дамиано скоро узнает об этом, но он не сдаст меня. Теперь я у него в долгу.

Пока отец пребывал в режиме крутого босса-детектива, все, что я могла делать, – это сидеть и терпеть, потому что альтернативой было бы разубедить его во всех беспочвенных опасениях.

Когда я встретила Бастиана, я довольно долго играла в «а что, если», прежде чем поняла, что он не шпион, которого ко мне подослали.

Подослали?

Уж если на то пошло, я сама его нашла.

Последнее, чего я ожидала, – что он появится в «Энтерпрайзе» первой же ночью, но еще больше меня удивил тот факт, что он, после того как я бесстыдно позволила ему поиграть со своим телом, вернулся за добавкой.

Я говорю не о сексе.

Он, конечно, хотел этого, мы оба хотели, но парню, который