И все же с драконом Бонхёффер и Донаньи боролись не в одиночку. Глава юридического отдела штаба армии Рудольф Леман испытывал симпатию к Гансу фон Донаньи, а потому помог ему и другим подозреваемым из абвера избежать увольнения из армии. Если бы их уволили, их дело передали бы в гестапо, а затем — в мясорубку народного суда, где у обвиняемых не было бы ни малейшего шанса. Военный судья Карл Зак, заговорщик, который в 1938 году вместе с Донаньи занимался защитой генерала Вернера фон Фрича, теперь стал судебным юристом вермахта и занимал верхнюю ступеньку армейской юридической пирамиды. Он сообщал Бонхёфферу и Донаньи о новых действиях Рёдера. Зак договорился с доверенным лицом и также передавал информацию Гансу или Кристине Донаньи. Этим доверенным лицом был подполковник Рудольф Маас, комендант Моабитской тюрьмы.

Манфред Рёдер был уверен, что расколол дело «Черной капеллы» и может теперь обвинить участников в государственной измене. Ему стало ясно, что агенты абвера, переброшенные в Швейцарию в рамках «Операции 7», не ведут никакой разведывательной деятельности и даже за пределы Швейцарии не выезжают. Для каких нужд использовались переведенные деньги? Постепенно расследование сосредоточилось на четырех преступлениях: измена, растрата средств Донаньи и другими сотрудниками абвера, уклонение от военной службы Дитриха Бонхёффера и заграничные поездки Бонхёффера по поручению абвера, которые носили политический характер и, следовательно, противоречили миссии абвера и интересам страны. Мог ли Рёдер доказать эти обвинения и поймать более крупную рыбу — Ханса Остера и Вильгельма Канариса?

Хотя обвиняемые практически не могли общаться друг с другом, им удалось избежать серьезных разногласий на допросах, проводимых Рёдером, Францем Зондереггером и другими следователями.

Во время обыска кабинета Донаньи Рёдер нашел документ, явно подписанный Остером. Он предлагал отправить «немецкого протестантского пастора» на встречу с представителями Ватикана, чтобы узнать, поддержит ли Папа коллективные усилия католиков и протестантов разных стран по заключению «справедливого и долгого мира» после войны[653]. Проще говоря, речь шла о мирных переговорах — в Германии это считалось изменой.

Донаньи заявил следователям, что генерал Остер одобрил отправку Бонхёффера в Рим. Остер, находившийся под домашним арестом и не имевшим контактов с Донаньи, поначалу отрицал сам факт обсуждения этой идеи с ним или кем-то еще. Агент гестапо, по поручению Рёдера работавший над делом о растрате, спросил у Вильгельма Канариса о планировании поездки Бонхёффера в Ватикан, и адмирал обеспечил ему прикрытие.

«Полагаю, он занимался сбором материалов для переговоров с Ватиканом, — сказал Канарис. — Излишне говорить, что в такой атмосфере он должен был располагать необходимой информацией, чтобы ответить на возможные вопросы»[654].

Когда Канариса спросили, почему Дитриха Бонхёффера взяли в абвер, несмотря на его прежние столкновения с гестапо, адмирал ответил, что «не был в курсе ограничений, наложенных на Бонхёффера — не знал, что ему запрещено выступать публично и что он должен жить в определенном месте»[655]. Тем не менее для абвера важны его дружеские отношения с людьми, занимающими видное положение в разных странах мира. Столкновения с гестапо абвер не интересовали. «Не было никаких оснований запрещать Бонхёфферу работать в интересах военной разведки».

Когда Бонхёффера обвиняли в уклонении от военной службы, пастор приводил убедительный контраргумент: если бы его намерение было именно таково, то летом 1939 года он остался бы в Нью-Йорке. Донаньи поддержал его в этом, заявив Рёдеру: «Когда началась война, он прервал пребывание в Америке и вернулся в Германию раньше, чем предполагалось»[656]. Бонхёффер напомнил, что пытался стать капелланом, но ему отказали. Донаньи заявил: «Мы несколько раз говорили, что он хочет исполнить свой долг в вооруженных силах… Позже кому-то из нас пришла мысль, что самым очевидным выходом станет служба в разведке». Бонхёффер сказал Рёдеру, что предложение поступить в абвер показалось ему «прекрасной возможностью реабилитироваться в глазах государственной власти». Вообще-то говорить так было грешно — ведь это ложь, хотя и во спасение[657]. «Я пошел на великую жертву, чтобы получить такую возможность реабилитации, — добавил Бонхёффер. — Я использовал свои экуменические связи в военных целях».

Бонхёффер не просто разыгрывал наивного простака, но порой прибегал к наигранному подобострастию и писал Рёдеру елейные письма, в которых пояснял показания, данные на допросах. В одном из таких писем Бонхёффер заявил, что переговоры с Шарлоттой Фриденталь касательно «Операции 7» вел Фриц Арнольд, еврей, ветеран войны, потерявший в боях ногу. А сам Бонхёффер имел с ней лишь краткую беседу. «Мне часто бывает трудно следовать за темпом ваших вопросов, — писал он, — поскольку я к такому не привык… Искренне надеюсь, что вы поверите этим моим словам. Хайль Гитлер! Остаюсь с искренним уважением, Дитрих Бонхёффер»[658].

Донаньи и Бонхёффер полагали, что их уклончивые и расплывчатые ответы, выведут Рёдера из себя, и расследование зайдет в тупик. Уверенные в себе, они начали готовиться к скорому суду. Судья Карл Зак сообщил, что им нужно запастись терпением. Время на их стороне. Гиммлер и Кейтель не особо интересуются их делом. Не следует делать ничего, что может привлечь внимание Гитлера и превратить следствие и суд в политический спектакль. Пусть Рёдер крутится, как измученный боксер, и тратит силы втуне. Зак предсказывал, что следствие, предоставленное само себе, со временем неизбежно «выдохнется»[659].

В конце мая Мария фон Ведемейер с матерью приехала в Берлин и провела день с Паулой и Карлом Бонхёффер, а также с их старшим сыном, Карлом-Фридрихом. Они впервые встретились все вместе, и у них были хорошие новости. Бонхёфферы только что получили разрешение навестить Дитриха в тюрьме Тегель.

Марии понравился их дом, сад и особенно комната Дитриха наверху. Она ощущала какую-то внутреннюю связь с вещами, принадлежавшими жениху, которого едва знала. Девушка с теплотой смотрела на письменный стол пастора, пепельницу, кресло, ботинки. На следующий день Мария написала Дитриху письмо, как ей больно быть вдали от него. «О, если бы только я могла увидеть тебя хоть раз, хоть совсем ненадолго!»[660]

Из-за сильной боли в ногах Мария оставила работу медсестрой в Ганновере. По предписанию врачей она вернулась в Патциг. Через несколько недель ее желание увидеться с женихом