— Э-э-э… — испуганно заблеял мулла Ибадулла…

Не слишком приятно сидеть за одним дастарханом с ангелом, да еще ангелом смерти.

Индуса в малиновой чалме через всю анфиладу приемных залов дворца провожал смазливый мальчик, из тех, кто подавал шурпу и чай. Мальчик шел впереди, покачивая по привычке в ритмическом подобии пляски бедрами. Так они и шли по комнатам, на этот раз по нисходящей от роскоши курынышханы и саломханы к нищете первой михманханы. Здесь, в сумраке, все так же одиноко сидел, нахохлившись, перед холодным очагом Одноглазый в синей с блестками чалме.

Шоу внезапно остановился и вполголоса приказал:

— Возвращайтесь в Пешавер.

Чалма вздрогнула, и единственный глаз Курширмата уставился в лицо индуса.

— Вы дадите мне письмо?

— Нет, зайдете в бунгало и передадите мисс Хаит: «Невеста не поедет. Ждите жениха!»

— А что скажет эмир?

— Нас не интересует, что скажет их высочество. Отправляйтесь! И знайте, если вы еще раз попробуете продавать дочь отцу, у нас с вами не будет никаких дел.

Он вышел, оставив Курширмата у очага. Старый басмач усиленно ворошил железными щипцами холодную золу.

ДОРОГА В ПЯНДЖШИР

Можешь быть спутником самого сатаны, но за хвост его тогда держись крепко.

Каани

И у тигра может приключиться чиряк. И тогда тигру приходится отложить свои тигровые дела.

Под утро сон Бадмы прервали. Он проснулся сразу, как просыпался всегда, и мгновенно оказался на ногах.

Когда Хаджи Абду Хафиз вошел, прикрывая ладонью огонек свечи, доктор в белом нижнем одеянии уже стоял в настороженной позе у изголовья постели. Начальник Дверей позже клялся: «Подумал я — горный дух стоит. Вот-вот на меня кинется».

Свет упал на лицо Бадмы, оно казалось застывшим, каменным. Все еще неуверенным голосом Начальник Дверей объяснил причину своего неурочного вторжения. Оказывается, в помощи доктора очень нуждается страждущий, сам его высочество.

Бадма не выразил ни удивления, ни недовольства. Он даже ничего не спросил. Не спеша надел желтое шерстяное одеяние с красной оторочкой по краю и процедил сквозь зубы:

— Идемте!

Молча они прошли через всю длиннейшую анфиладу залов. Тибетский доктор Бадма жил у самого входа во дворец. И не потому, что эмир не оказал ему уважения. Бадма избрал себе помещение рядом с привратницкой по соображениям, известным ему одному. Впрочем, он объяснил: «По ночам „чатурмахариа каика“ прилетают проведать меня и разговаривают со мной. Не хочу беспокоить господина эмира». «Чатурмахариа каика» или «сонм духов», составляющих свиту четырех легендарных царей буддизма, одним своим таинственным названием вызывали трепет ужаса и отвращения у дворцовой челяди и придворных. Но что поделаешь? Тибетский врачеватель со дня появления в Кала-и-Фатту превратился во всесильного временщика. И никто в Кала-и-Фатту не смел проявлять неудовольствия, даже мулла Ибадулла Муфти. А эти жуткие «чатурмахариа каика» обеспечили возможность Бадме исчезать из дворца и возвращаться когда ему заблагорассудится.

Доктор и Начальник Дверей шли по залам, и их провожали звучный храп, шумное сопение, вздохи, ибо все обитатели дворца еще спали. Если бы Бадма мог удивляться, он удивился бы. Сеид Алимхан не спал. Одетый по обыкновению во все черное, он прохаживался в тишине по толстым коврам своей ятакханы — спальни, и лишь скрип новеньких его сапог из козлиной ножи громко разносился по всей комнате. Сапоги эмир надевал лишь в дорогу, и Бадма тотчас это отметил.

Сеид Алимхан куда-то собрался. И притом неожиданно. О том свидетельствовал беспорядок в спальне, развороченные, вздыбленные одеяла, из-под которых высовывались окрашенные красно-коричневой хной подошвы маленьких женских ножек.

Чтобы мужчину, пусть он знаменитейший врач, допустили в спальню, когда их высочество был с женщиной? Такого еще Бадма не слышал.

Все еще громко скрипя сапогами, эмир при виде вошедших воскликнул:

— Охота… соколиная не выйдет… полное невезение, чирей на неудобном месте… болит, дергает, чирей.

Склонив голову и опустив глаза, доктор подчеркивал все неприличие обстановки. Эмир ничуть не смешался. Он заюлил:

— И у тигра нарывает лапа… тигр лежит в берлоге, отлеживается… А нам нельзя… Паршивый чиряк мешает сесть в седло и ехать… ехать надо немедленно. И… сейчас.

В затруднительных обстоятельствах Алимхан начинал заикаться, и речь его делалась еще невнятней. Глазами Бадма показал на одеяла:

— Прикажите вашей… покинуть комнату, и я посмотрю, что можно сделать.

Эмир забавно всплеснул своими пухлыми ладошками, и из горла его вырвались всхлипывающие звуки. Он смеялся. Ему вторил смех под одеялом. Из-под него высунулось улыбающееся милое личико.

— Да нет у него… хи-хи, — смеялась женщина, — у него нет чиряка…

Так они и смеялись — эмир и его юная наложница, прятавшаяся под одеялом, а доктор Бадма стоял с отсутствующим, полным равнодушия лицом. Наконец эмир, все еще давясь и всхлипывая, протянул, заикаясь:

— Она… э… могла убедиться… У повелителя нет никаких чиряков… хэ-хэ. Надо, чтобы все думали: у эмира — чиряк. Все думают: доктор приказал — лечиться, эмиру ехать нельзя на охоту. Эмир лежит в постели больной… А мы едем. Лошади готовы… Государственная тайна зовет… Едем предотвратить каприз судьбы… Едем… Оставляю бадахшанскую гурию и еду… Прелестную свою утеху бросаю в час наслаждения и… еду…

Его так распирало от желания показать, какой он великий государственный деятель. Даже соблазн наслаждений не может отвлечь его — эмира Бухары — от дел государства.

И пока они шли по каким-то узким и темным переходом во внутренний двор, Сеид Алимхан бормотал беспорядочно что-то про великие и тайные дела, о которых никто, и прежде него язычник Шоу, не должен знать, и о том, как государственным деятелям древности приходилось забывать о себе ради государства…

Эмир сел на коня, Бадма тоже вдел носок сапога в стремя и вскочил в седло, так и не зная, куда они едут и зачем? Они ехали в свежем сумраке близящегося утра. Аспидно-темные громады гор дышали в лицо прохладой, от которой приходилось поеживаться. Кони громко звякали подковами по камням, а эмир все бормотал:

— Не можете отказаться ехать… Вы поступили на службу ко мне… обязаны ехать… Когда понадобится палван, приходится ехать за ним в Индию… Ни слова возражений… Сытая собака делается непослушной… Но…

Ехали они не по шоссе, а боковыми тропами и тропинками долины Пянджшир. Эмир явно предпочитал поменьше встречаться с солдатами и жандармами, посты которых стояли со времени мятежа кухистанцев во всех населенных пунктах. Правда, и на проселках кортеж всадников не раз наталкивался на грозные окрики: «Стой! Стреляем!», но слово, которое тихо произносил каждый раз Начальник Дверей, оказывалось чудодейственным. Их пропускали беспрепятственно.

Путь в здешних горах не