Шрифт:
Закладка:
— Наше имя, позвольте напомнить, Бадма Церен! Доктор Бадма из Дангцзэ. Золотом вымощена, уважаемый, моя тропа из Тибета сюда. И тем более вы обязаны подчиниться. Есть средства, продлевающие жизненные силы и даже жизнь. Однако ваша игра воображения возбуждает силы, но укорачивает часы жизни.
— Тибет… лекарственные средства… — оживился Сеид Алимхан. — Всему миру известно… лекарства… таинственные… Помню… у нас в Бухаре казикалан… девяносто лет… жену взял. Ничего… тибетские лекарства…
— Уважаемый, вы нездоровы, — все так же монотонно втолковывал тибетец. — И мы приступаем к лечению.
Казалось бы, господин Шоу, посетивший царственного изгнанника совсем не для того, чтобы поесть шурпы или выслушать советы по тибетской медицине, проявит нетерпение или, по крайней мере, захочет принять в ней участие. Но он молчал, все еще продолжая изучать лицо доктора из далекого буддийского монастыря Дангцзэ, расположенного, как известно, в южных горах Тибета у самой границы Индии.
«Я не знаю его, — думал Шоу. — Я не знаю о нем. Мне неизвестен никакой Бадма из Дангцзэ. Нашему представительству в Лхассе резиденты не донесли, чтобы какого-то доктора Бадму послали из Дангцзэ к эмиру в Кала-и-Фатту, странно…»
Конечно, Шоу было известно, что последние годы Сеид Алимхан тяжело болел глазами. Эмира обуревал страх, что глаза могут вытечь, и это заставило его обратиться к известнейшим европейским окулистам. Эмир даже обратился через швейцарский Красный Крест в Москву, прося прислать в Кабул знаменитого профессора Филатова. Чем кончились эти переговоры, Шоу не знал.
Да, кстати, какое отношение к этому имеет сидящий здесь с хозяйским видом бородач? И он внимательно посмотрел на него. Что ж, лицо у Сахиба Джеляла благородное, темно-бронзовое, окаймленное великолепной бородой, лицо аравийского вождя из знойной пустыни Тихамы. О Сахибе Джеляле Самарканди Шоу слышал и в Пешавере, и в других местах уже немало. Своим богатством, размахом своих торговых сделок, своей кредитоспособностью Сахиб Джелял снискал добрую репутацию в самых широких коммерческих кругах Индии и стран Среднего Востока. Он вел обширную торговлю каракульской смушкой и ездил даже на Лейпцигскую ярмарку. Присутствие его сегодня в Кала-и-Фатту не вызвало недоумения. Сам эмир — крупнейший экспортер каракуля на пушные рынки мира. По делам каракулевого экспорта Сахиб Джелял разъезжает повсюду. Но вот чтобы он совершил столь тяжелое и трудное путешествие в Тибет? Невероятно! Снова Шоу посмотрел на Сахиба Джеляла. Он хотел поймать его взгляд. Должен же господин коммерсант заинтересоваться индусом в малиновой чалме, язычником, тоже коммерсантом, правда, из другой отрасли коммерции, встретившим столь любезный прием в доме исламского государя и удостоившимся парадного дастархана. Но и взгляд, и все смуглое безмятежное лицо Сахиба Джеляла не выражали ничего, кроме удовольствия от угощения и от приятной беседы.
«И этот человек перенес тяготы путешествия через Джалкот и Каракорум?.. Через ледяные — проклятие им! — пустыни Тибета. Там даже верхом не проехать. Выглядит он щеголем, на его чалме и одеянии ни пятнышка. Его лицо гладко и нежно, точно его не секли снегом и песком бешеные бураны тибетских нагорий, не обмораживали жуткие холода, не дубили ветры вершин. Выносливы эти азиаты!»
Насытившись, напившись чая, Сеид Алимхан разнежился и не собирался засиживаться с гостями, тем более говорить о серьезном сегодня. Он благодушествовал после приятной, восхитительной шурпы. Он понимал, что и его гости расчувствовались в располагающей к кейфу обстановке уютной михманханы, на адрасных подстилках, расстеленных на драгоценных коврах, в свете индийской позолоченной люстры. Золотом отливали резные узоры по алебастру — букеты цветов и павлины, выписанные с поразительным талантом безвестными мастерами — наккошами.
Но эмиру не хотелось, чтобы гости ушли умиротворенными. Вдруг, схватившись руками за сердце, он застонал:
— Прекрасный бутон, моя дочь!.. Тяжелые кандалы… Несчастная, прекрасная… жизнь в грязи… ржавчина растравляет нежную кожу… Проклятие… месть, неуклонная месть!..
Горе было явно наигранным, и гости заметили это. Шоу смотрел настороженно и внимательно, Сахиб Джелял с интересом, Бадма безразлично.
— Моя дочь… — изнемогал, стараясь разбередить себя, Сеид Алимхан, — царской дочери пристало кейфовать на коврах, на бархате… орошать себя благовониями, кушать на фаянсе плов из молодого барашка. На самом деле царевну Бухары… притесняют враги веры мусульманской… Господин Сахиб, друг… у вас много новостей… Что слышно в мире о… царевне?..
Ироническая усмешка кривила губы Сахиба Джеляля:
— В мире Востока ничего не говорят о принцессе… вашей дочери.
— Так я скажу, достопочтеннейшие, вам… э… — заговорил мулла Ибадулла, протискиваясь всей тушей в дверь михманханы. — И вы поразитесь и возмутитесь всей злокозненностью красных. Им мало, что они отняли у моего властелина Бухару… э… Мало им, что они изгнали законного правителя из его государства. Теперь безбожники протянули руку мести… э… к нашему… э… царскому семейству… и подвергли мукам и пыткам царскую дочь, замуровали заживо в яме и давали ей чашку грязной воды и… э… заплесневелую ячменную лепешку… Увы мне!
— И зачем такое понадобилось большевикам? — удивился доктор Бадма.
— Месть! Голытьба мстит людям богатства и власти…
— И в какой же тюрьме и какого города держали в цепях вашу несчастную дочь? — усомнился Сахиб.
— В тюрьме Самарканда.
— Недавно мы были в Самарканде по делам торговли. Посещали базары, но разговоров о дочери эмира там не слыхали. Люди говорят там о тракторах, о хлопке, о земле, о новых школах.
— Ужасная тайна… Истязатели… Злосчастное существование! — причитал эмир.
— Но зачем? Чего они хотят? — допытывался доктор.
— Неверие, ненависть… Враги ислама ненавидят…
Гости молчали. А им надлежало сочувствовать горю отца.
Привалившись к плечу Сеида Алимхана, мулла Ибадулла что-то пожужжал ему на ухо. Эмир устало кивнул головой. Мулла Ибадулла протиснулся в дверь и исчез. Спустя минуту перед эмиром и его гостями предстал подобострастно отвешивающий поклоны Молиар. Он раскланялся. Губы и щеки его сияли, глаза приятно щурились.
— Что с моей дочерью? Принцессой? — спросил Сеид Алимхан, и всем стало ясно, что он или отлично все знает, или ему все безразлично.
— Слава аллаху, мы ездим туда и сюда, — сказал Молиар. — Боже правый, мы все слышим и видим. Чуян-тепа, есть такое селение кузнецов и углежогов по дороге из Самарканда в Пенджикент. Ишан Зухур засадил девушку в козий хлев на цепь. В Чуян-тепа прокурор поехал, милиция поехала… Ветер овец утащил, козла в небо унес… Не нашли ни хлева, ни прокаженной.
В горле Сеида Алимхана заклокотало:
— Велик пророк… Ишан Зухур… мой учитель… великий достойный ишан… Но как он посмел плохо обращаться с нашей дочерью. Что же… дальше?
— Мы путешествовали по Вахану и Бадахшану по торговым нашим делам, — сказал Молиар, усаживаясь на ковер весьма независимо, подобрав полы халата. — Одним
