своей половины, не меньше, и, пока не женился, ходил у нее в работниках. Ездил на лошадях на пивной завод в Броды, брал пиво, развозил его по корчмам. А если бочки доставляли вагоном, он вез их на склад, перекатывал, ставил одну на другую, запасался; время от времени разливал пиво по бутылкам, а кроме того, обихаживал пару тяжеловозов в конюшне. Привозил лед, ремонтировал бочки и разный инвентарь — короче, делал все. Но, что бы ни делал, Аппунтато всегда думал: как было бы здорово работать на себя, самому владеть всем этим вполне приличным хозяйством. И вдруг так оно и случилось. Патент, правда, и сейчас выписан на жену, но склад пива стал его собственностью.

— Ну а Дондула не велела меня поздравить за мою смелость? — спросил он Кошку.

Тот непонимающе взглянул на него и, чтобы привести в порядок мысли, опрокинул стаканчик — всякий бы на его месте так поступил.

Аппунтато подождал, пока Кошка уймет дрожь. Дрожал он и потому, что принял порядочную порцию паршивого рома, да и от холода, который здесь, в леднике, был у себя дома.

Штабеля из продолговатых брусьев льда поднимались до самого потолка. Размеры помещения не угадывались — лед забивал его целиком. Здесь все время что-то где-то потрескивало, сдвигалось: лед громоздился метра на четыре в высоту и брусья лежали наклонно — так их удобнее брать. Лед был посыпан опилками, и на свободной рабочей площадке, достаточно просторной, так как летом со льдом приходится работать много, тоже лежали в больших кучах опилки — про запас. А вообще в леднике от сырости и холода у человека кровь застывала, и потому Кошка и Аппунтато накрылись попонами и спешили добить первую бутылку, чтобы тело побыстрее согрелось, а языки развязались.

— Дондула…

Кошка чуть ли не трижды повторил это имя — Дондула.

И каждый раз все печальнее.

Аппунтато про себя подумал: плохо дело! Видно, попал Кошка в какую-то заварушку. Или, вернее, не Кошка. Дондула. Или оба вместе. Да откуда ему, Аппунтато, про это знать?

Аппунтато схватил длинную жердь с железным крюком на конце, зацепил ледяной брус и попытался стащить его. Брус грозил увлечь за собой остальные. Когда Аппунтато достал его, следом чуть было не съехало еще два, но Аппунтато мастерски придержал их острием багра и затолкал обратно. Потом сел на одну из массивных скамеек.

Кошка не обращал на него внимания. Изуродованной рукой, которая от холода совсем скрючилась, он наполнил стопку ромом. Подержал у рта, поморщился, остановил взгляд на мокрых пятнах, которые стопка оставляла на лавке. Выпил стопку — появился кружок на лавке. Перед Кошкой было уже семь кружков, теперь прибавился восьмой.

— Ее что, застукали? — Аппунтато сделал такое движение, словно закрывал дверь на ключ.

— Да не притворяйся, — махнул рукой Кошка, — ни к чему это. Что нам друг другу голову морочить? — Сказал Кошка грустно, но, что он имел в виду, Аппунтато не понял, и потому вид у него был испуганный — он словно ждал, что сейчас Кошка даст ему по зубам.

— В чем дело, Кошка?

— Это ты бы мне должен ответить, в чем дело.

— Я? — уже равнодушно спросил Аппунтато, потому что в это время краем глаза заметил очистившийся от опилок лед. И когда он вот так, искоса, смотрел, в голове у него пронеслось: это мой лед, он должен сохраняться как можно дольше. Аппунтато сгреб рассыпанные опилки в кучку, поддел их лопатой и рассыпал по льду широким взмахом сеятеля. Черенком лопаты он пригнул железную тарелку над лампочкой так, чтобы свет упал на лед. Остался доволен. Опилки легли как надо. Да ведь и замерзшей капли воды жалко, раз уж она моя, убеждал он себя мысленно. И на душе у него посветлело, когда он, вытянув руку, словно бы просил: не шелохнись, лед!

Его тщедушный приятель не скрывал зависти. Достаточно было на Кошку взглянуть, и становилось ясно: как есть, добрая душа. Но эта болезненная гримаса, которая так жестоко выдавала зависть, появилась сама собой. Не давала Кошке покоя Дондула, он и сейчас, кажется, вновь чувствовал беспокойную дрожь ее тела. Так бывало с ней и раньше, но с прошлой осени, когда Аппунтато женился на вдове с пивным складом, видеть это стало просто невыносимо. Дрожала она, как поджилки у лошади. Ой, как же она дрожала! И понимал Кошка: не из-за него дрожит она — по другому томится Дондула, по Аппунтато. С той поры Кошка и ласкать ее перестал.

— Говоришь, — обронил Аппунтато, усевшись на лавку, — не приказывала меня поздравить?

Кошка ушел в себя. Глубоко ушел — так глубоко не забирался он в свою душу даже в последние бессонные ночи, а их не сосчитать. Не было в этих ночах радости, которую раньше давала ему близость подруги. Куда там… Одно блужданье по лабиринтам черных, безутешных мыслей. И если он сорок дней и ночей скитался по городу, по его самым соблазнительным и самым проклятым закоулкам, с горечью, но и с надеждой откладывая приход сюда, в последнее место, где могла быть Дондула, то что ему теперь оставалось? Только вздыхать и умолять Аппунтато отдать ее. Если нам кто-то опротивеет, куда как просто сказать ему: мотал бы ты, слушай, к черту на кулички. А вот если любишь человека, душой к нему прилепился, а он… Что ему скажешь: мотал бы ты ко мне? Сказать бы сказал, да прежде надо еще такого человека найти, а потом необходимо, чтобы он тебя еще и послушал. И то и другое важно, да пока и то и другое невозможно…

Аппунтато сказал:

— Чудно́, что мне ничего передать не велела.

Кошка ответил:

— Ничего чудного нету.

Они остолбенело уставились друг на друга и совсем забыли о стуже в леднике: мысли их были заняты чем угодно, но только не окружающим, нет. А впрочем — да. Ведь Аппунтато размышлял: эта скованная стужей вода — замечательная вещь, она работает на пиво, а пиво работает на меня. А уж если я тут, рядом с пивом, то надо бы перебраться в помещение, где лежат бутылки. Там и пиво можно разливать, и с приятелем трепаться. А Кошка думал: да, ты такой и есть, Аппунтато. Жизнь мне когда-то спас, ну а теперь что? Имеешь право на мою жизнь, да? Можешь с моей жизнью поступать по своей доброй воле? Твоя добрая воля, а мне только боль и унижение…

Так думали они о разном, но мысли скользили по поверхности. А в глубине сознания у каждого тлел уголь воспоминаний, и они раздували, раскаляли его, так что