котором ему предписывалась немедленная явка. Сообщая Кате об этом вызове, Борис сказал:

— Наверно, на очередную подготовку в лагеря собираются послать. Ну, буду отбиваться всеми силами, ведь я только что участок принял, только что начал работу налаживать! Неужели они этого не поймут?

Однако, когда он явился в военкомат и выслушал от военкома майора Еременко причину его вызова, он своё решение изменил и ответил немедленным согласием. А дело оказалось вот в чём.

В райвоенкомат поступила путёвка из Москвы, из Центрального института усовершенствования врачей с предложением направить врача для обучения по профилю «Сельский участковый хирург». Военком предложил эту путёвку мужу Раисы Иосифовны, но тот, никогда не служивший в армии, и, как потом стало известно, смертельно боявшийся всего, что было связано с военкоматом, сперва сам, а потом при помощи жены — зав. райздравотделом, от направления категорически отказался. Ища выхода из создавшегося положения, Раиса Иосифовна вспомнила об Алёшкине и рекомендовала военкому послать на эти курсы увлечённого хирургией нового врача, и её не смутило то, что Борис только что окончил медицинский институт, а на курсы рекомендовалось направить врача-хирурга со стажем (между прочим, её муж имел врачебный стаж около пяти лет). Когда военком услышал фамилию, он невольно вспомнил о личном деле какого-то лейтенанта Алёшкина, которое пришло из Краснодара несколько дней тому назад. Он ещё поручал кому-то выяснить, где проживает и работает этот лейтенант. «Может быть, он и есть новый врач? Но почему лейтенант, у врачей ведь такого звания нет, — подумал Еременко. — Нет, это наверно не тот, однофамилец».

— Ну, что же, — ответил он, — раз вы рекомендуете Алёшкина, пусть будет он. Мне-то всё равно, а разнарядку надо выполнить. Только вот я не понимаю, почему за подготовку сельских хирургов управление кадров Наркомата обороны берётся, что-то здесь не так…

Услышав про Наркомат обороны зав. райздравом ещё с большей настойчивостью стала доказывать невозможность поездки на эти курсы её мужа и необходимость послать на них Алёшкина. В результате этого разговора и был отправлен вызов в Александровку.

Из беседы с Борисом военком узнал, что он и есть тот самый лейтенант, на которого пришло дело, что до учёбы он уже имел это звание, поскольку отслужил действительную службу, а нового врачебного звания получить не успел, так как институт окончил только в этом году. Выясненные данные военкому понравились, и он утвердился в своём решении отправить на курсы Алёшкина. В свою очередь Борис с желанием ухватился за это предложение. Ему очень не хотелось расставаться на несколько месяцев с семьёй, не хотелось оставлять только что начатую работу на участке, но он прекрасно понимал и другое: во-первых, от распоряжения военкома отказаться нельзя (он это знал, как всякий военный человек), а во-вторых, и это было, пожалуй, главным, что курсы были бы ему чрезвычайно полезны. Его не смущало, что путёвка шла через военкомат, он даже не обратил на это внимания, главное — возможность учиться в Москве у известных хирургов. Борис знал, что многие врачи такого счастья ждут годами и даже десятками лет, поэтому он вернулся домой в самом радужном и весёлом настроении.

Его состояние Катя поняла. Ей очень не хотелось расставаться с Борькой, да, признаться, и перспектива остаться один на один с Текушевым немного её страшила, но она всегда рассуждала здраво. Жена понимала, что подобной возможности усовершенствоваться Борису может не представиться много лет.

Алёшкины начали готовиться к отъезду Бориса в Москву, надо было решить материальный вопрос. Из путёвки, полученной в военкомате, явствовало, что за Борисом на время учёбы сохранится зарплата по всем занимаемым должностям, и его обеспечат общежитием и стипендией. Этот вопрос для семьи был самым важным, но, как видим, он решался просто. Кроме этого Бориса волновали взаимоотношения Кати и Текушева. В своей жене он был уверен, а вот в порядочности директора завода — не очень. Чтобы уберечь свою семью от всяких случайностей, он в первый же вечер по возвращении из Майского переговорил с Фёдором Пряниным, прося его, в случае необходимости, взять Катю и детей под свою защиту. Тот, конечно, согласился. Хотя он и жалел об отъезде Бориса, но понимал, что повышение квалификации врача, обещавшего к тому же по окончании курсов обязательно вернуться в Александровку, улучшит медобслуживание станицы.

Фельдшер Чинченко был откровенно рад отъезду начальника. Он со своей стороны обещал всячески поддерживать семью Алёшкиных, а на участке продолжать ведение дела по тому порядку, который установил Борис Яковлевич. Тем более что этот порядок, как убедился фельдшер, принёс положительные результаты. Но кроме этого, в глубине души Антон Иванович надеялся, что после окончания курсов Борис Яковлевич обратно в станицу не вернётся, захочет работать где-нибудь в более крупном лечебном учреждении, и таким образом он, Чинченко, опять на какое-то время станет полновластным хозяином врачебного участка.

Узнав об отъезде Алёшкина в Москву, был рад этому и Текушев. Его радость, однако, объяснялась довольно подленькими мыслишками: уедет муж, молодая жена останется одна, атаковать её будет легче, да и результатов добиться проще. Как потом оказалось, это своё решение он пытался осуществить, но пока этого никто не знал. Текушев сохранял самый благодушный вид, обещал позаботиться о семье врача и без возражений выдал Борису двести рублей на приобретение медицинского инструментария для здравпункта.

Кстати сказать, Алёшкин, зайдя от военкома в райздрав, чтобы доложить о своей поездке в Москву, выпросил денег и у заведующей на приобретение хирургического инструментария и лабораторного оборудования для больницы. Та согласилась выдать 200 рублей, так как очень боялась его отказа от поездки на курсы, что могло бы вновь поднять вопрос об отправке туда её мужа.

После довольно длительного колебания, по совету жены, Борис всё-таки решился послать телеграмму о предстоящей поездке Дмитрию Болеславовичу Пигуте. Перед отъездом Борис рассказал Кате, какое глупое, самонадеянное и оскорбительное письмо он послал в своё время дяде Мите с Дальнего Востока. Как мы помним, в этом письме он с грубой мальчишеской откровенностью обвинял Анну Николаевну, если не в измене, то, во всяком случае, в легкомысленном отношении к своим супружеским обязанностям, хотя на самом-то деле никаких веских доказательств у него не было.

Когда Борис и Катя гостили у дяди Мити в 1932 году, тот ни одним намёком не дал ему понять, что получил это письмо. Но Борис знал, что если это письмо попало в руки его тётки, та молчать не будет, выскажет ему своё возмущение в глаза, а, может быть, даже не захочет с ним и знаться. В глубине