В этом хароновском воспоминании есть один мотив, очень характерный и для сонетов дю Вентре, – этакое молодое пижонство, желание блеснуть поэтической цитатой, латинским изречением, французским «мо».

Только цитировать Дюма и Мериме и блистать изречениями приходилось в «Свободном» исключительно по памяти – литературных справочников или латинских словарей в заводе-лагере не было предусмотрено. Если б у нас с вами был такой культурный запас, мы, может, тоже бы не удержались – похвастались.

«Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее, – сказал в своей нобелевской лекции Иосиф Бродский, чей личный опыт в иных исторических обстоятельствах сходен с хароновским, и добавил: – …свободнее – хотя, возможно, и несчастливее».

У авторов дю Вентре их эстетический опыт обогащен еще и лагерным. Харон был арестован, напоминаю, 1 сентября 1937 года. Обстоятельства ареста Юры Вейнерта (двумя годами раньше) заслуживают того, чтобы о них рассказать.

Молодой человек влюбился в девушку, отношения их были возвышенны и несколько литературны, потом она познакомила его со своей подругой, и тут произошло то, чему наилучшее описание мы находим у М. А. Булгакова: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих». Подругу звали Люсей – это имя войдет потом во многие сонеты Вентре, только там она будет именоваться маркизой Л. Молодой человек, уже имевший к тому времени две ссылки за плечами, отличался тем не менее романтической порядочностью, которая оказалась свойственна и двум подругам, составившим остальные вершины любовного треугольника, тем более напряженного, что подруги жили в одном городе, а юноша – в другом.

Все друг другу во всем признались, благородное желание сохранить дружбу и свойственная юности того поколения страсть к самопожертвованию породили общую для троих душевную смуту. А в результате – объяснение подруг и совместная телеграмма предмету их самоотреченной любви: «Мы свободны, будь свободен и ты».

Вот за эту телеграмму его и арестовали.

Вообще, как вы уже, видимо, заметили, слово «свобода» и его производные витают над этой историей, как призрак судьбы и как парадокс времени. Так и хочется вспомнить дю Вентре:

Пять чувств оставил миру Аристотель.

Прощупал мир я вдоль и поперек

И чувства все порастрепал в лохмотья —

Свободы отыскать нигде не мог.

Пять чувств всю жизнь кормил я до отвала,

Шестое чувство – вечно голодало.

Немногие события в жизни Гийома дю Вентре уподоблены обстоятельствам жизни его авторов. Заключение в Бастилию, изгнание из Франции – вот, пожалуй, и все. Зато в зеркале характера дю Вентре отражаются их черты: и молодость, и бесшабашный атеизм, ироничность, задиристый, не признающий запретов юмор, неприхотливость в житейских обстоятельствах и даже уверенность в незаурядности своего предназначения. Пусть не так отчетливо и резко, но отразился в сонетах и разнобой их чувств (ведь писался дю Вентре не один год): грусть и жажда мщения, тоска несвободы и жар схватки со злом, моление о справедливости, страх перед беспамятством близких, счастье полученного письма, горечь измены… Чувства сосуществовали, влияя на жизнь авторов, – овеществленные в стихах и собранные в тетради, они становились биографией героя. Только не стоит воспринимать сходство их чувств и биографий слишком буквально. Очень соблазнительно в строках: «дрожи, тиран, перед моим пером» или: «но я тобой, король-мясник, не побежден» – и еще в десятках подобных строчек вычитать их ненависть к Сталину или, на худой конец, к Ежову с Берией. А, по-моему, не стоит им навязывать нашу сегодняшнюю «мудрость». Свобода и тирания – вечное противоречие, вечная боль человеческой души и, следовательно, – вечная тема. «Стихи заводятся от сырости, от голода и от войны и не заводятся от сытости, и не выносят тишины» – это определение Слуцкого куда точнее разъясняет, откуда они брались – сонеты дю Вентре со всеми их эскападами, драмами, любовью и враждой.

Еще одна забавная деталь: готовя к изданию на инженерных синьках первые 40 сонетов, уже переписанных каллиграфическим почерком Вейнерта на специально вынесенных из заводского КБ, где они к тому времени работали, восковках и кальках, авторы остановились перед необходимостью снабдить свое издание портретом героя. Тогда они взяли Юрину фотографию, недрогнувшей рукой пририсовали ему усы и мушкетерскую эспаньолку и – в бой… Мы потом в книге этот портрет использовали: слева – Харон, справа – Вейнерт, а посередине – Гийом дю Вентре – сходство с родителями весьма очевидное.

В конце 1947 года, отсидев свои сроки, Харон и Вейнерт уехали из «Свободного», увозя четыре экземпляра книжки дю Вентре с готовыми 40 сонетами. Нельзя сказать, что они чувствовали себя свободными как ветер, так как жить в Москве, Ленинграде и еще 11 городах им не разрешалось. Проведя контрабандой несколько дней в Москве, они разъехались. Вейнерт устроился в Калинине на вагоностроительном, Харон отправился в Свердловск – на киностудию. И если бы судьба недвусмысленно не на помнила им о себе, то вторая биография дю Вентре могла бы на этом оборваться: продолжать писать сонеты, находясь на воле, со всеми ее проблемами и соблазнами… Впрочем, как сказал поэт, «что ж гаданье, спиритизма вроде…» Гадать нет надобности, судьба в обличии определенного ведомства, как я уже сказал, призвала их снова, не подвергнув даже годичному испытанию свободой.

Теперь их ждал уже не лагерь, а бессрочная ссылка. У Харона – в местечке Абан, в Зауралье, у Вейнерта – на шахте в каких-нибудь 400 километрах. В 400 непреодолимых километрах.

Сонеты рождались порознь и совершенствовались в письмах. А жизнь авторов, теперь, увы, не скрепленная единством места, шла разными руслами. Харон работал счетоводом, преподавал в школе, вел автотракторный кружок и даже ставил спектакли в самодеятельности. Спектакли имели успех на областных смотрах, правда, постановщика туда не выпускали. Харона спасали работа и легкомыслие. У Юры была только работа. И тоненькая ниточка писем не выдержала.

Никто так до конца и не узнал, был ли это несчастный случай или самоубийство. Юру нашли в шахте мертвым. Ботинки его почему-то стояли отдельно. Это был 1951 год. До 400-летия со дня рождения дю Вентре оставалось всего два года.

Пожалуй, именно в эти два года стало расти число читателей дю Вентре и его сонетов. Через мою маму, через Григория Львовича Рошаля и Веру Павловну Строеву – известных кинорежиссеров, единственных друзей, с кем Харон поддерживал переписку (мама его умерла еще до войны), через