– С тех пор, как тебя начал бить Саймон?

Я медленно убрал руки и в упор посмотрел на побледневшую маму. Она сжимала в руках лопатку, совсем забыв про завтрак. От сковороды начал доноситься запах гари.

– Ты подслушала наш с Тиной разговор? – убийственным тоном спросил я.

Мама покачала головой, и по ее щеке потекла слеза.

– Я давно знала.

Если бы над нашим домом пролетел космический корабль с пришельцами, я бы, наверное, даже не шелохнулся.

Мама знала? Все это время она знала?

– Что? – глупо переспросил я.

От запаха подгорелой яичницы, над которой уже поднялось облачко дыма, у меня защипало в носу. Или это из-за подступающих слез?

Наконец мама выключила плиту, бросила лопатку в раковину и села за стол напротив меня. Она не смотрела на меня и с усердием теребила торчащую из рукава свитера нитку.

– К сожалению, я узнала об этом слишком поздно.

Мне казалось, будто меня стукнули по затылку бейсбольной битой. В голове роились десятки вопросов, но я не мог ухватиться ни за один из них. Боль во всем теле после вчерашнего боя уступила новой – более острой и нестерпимой. Той, что потрошила сердце и кромсала душу.

– То есть все это время ты знала, что твой ублюдочный муженек издевался надо мной, и закрывала на это глаза? – гневным шепотом спросил я, пытаясь сдержать бушевавший внутри ураган злости, ярости и обиды.

– Нет! Все было не так. Я… начала догадываться, что что-то не так, после возвращения из Франции. Ты тогда замкнулся в себе, стал озлобленным и постоянно где-то пропадал. А потом набил эти татуировки…

Я горько рассмеялся.

– Тебя мои татуировки всегда волновали больше, чем я сам. Из примерного удобного мальчика я превратился в того, от кого соседи просили своих детей держаться подальше, – моментально вспыхнул я, потому что мама вскрыла самый большой гнойник, который слишком долго зрел глубоко под кожей. – Да, мама, я перестал тебе доверять, потому что ты привела в дом человека, который испортил мне жизнь. Сейчас все это в прошлом, но одного не изменить: тебя не было рядом, когда я в этом нуждался.

– Я знаю, что никогда не смогу искупить вину перед тобой, но я помогала тебе как могла.

Мама поставила ноги на перекладину между ножками стула и запустила пальцы в густые кудрявые волосы.

Ну а я…

Я снова взорвался:

– Помогала? – Я забыл про всю свою боль, и мое тело внезапно наполнилось энергией, подпитываемой гневом. Я вскочил на ноги так резко, что стул с грохотом опрокинулся на пол. – В чем, мать твою, заключалась эта помощь? В том, что ты не поверила мне, когда я впервые пожаловался на этого урода? Или в том, что оставила меня с ним, свалив во Францию на целый месяц, а по возвращении «обрадовала» новостью о беременности? Ты хоть знаешь, что я пережил, мама? Скажи, черт возьми, ты знаешь это?

Я кричал так, что в горле запершило.

Мама посмотрела на меня напуганным взглядом, обливаясь слезами, и покачала головой.

– Нет? Ты же сама сказала, что знаешь, что твой сыночек стал грушей для битья. Неужели твой любимый муженек не рассказал, как весело мы проводили время?

Мама промолчала.

Но мне больше не нужен был ее ответ. Вся боль, годами копившаяся внутри меня, вся усталость от работы, учебы и постоянного стресса в последние месяцы, переживания за Рири, провалившаяся попытка заработать денег, вчерашний вечер с Тиной – все это навалилось на меня тяжким грузом и грозило раздавить к чертям, если я не сброшу эту ношу здесь и сейчас.

– Тебя всегда волновали мои татуировки, но ты хоть раз задумывалась, откуда они взялись? Хоть раз в твою голову проникала мысль, что я прячу под этими татуировками? Ну же, мама, включи мозги и собери этот пазл.

Злые слезы обожгли мои глаза, и я в нетерпении стер их ладонью, задев синяк на скуле.

Мама качала головой из стороны в сторону, продолжая молча плакать.

– Не хочешь? Ладно, я расскажу сам. Мы ведь семья, в конце концов, – с издевкой добавил я. – Пока ты была во Франции, Саймон избил меня за то, что я разбил его пивной стакан, избил до потери сознания. Когда я очнулся, осколки этого чертового стакана впивались в кожу рук и даже головы. Вот почему я набил татуировки, мам. Чтобы скрыть ненавистные следы, которые при каждом взгляде напоминали мне о том дне. Ты говоришь, что мы семья и должны решать проблемы вместе, вот только в тот момент у меня не было никакой семьи. Я был один.

Десять лет я хранил этот секрет от матери. Десять лет держал в себе самую большую обиду. А высказавшись, почувствовал такое опустошение, словно вместе с обидой меня покинули и все силы. Боль в теле вспыхнула с новой силой, и я с тихим стоном опустился на пол.

Погода за окном прояснилась, и по стенам заскользили лучи солнца. Один такой проворный солнечный зайчик лизнул теплом мою оголенную руку – тот самый участок, на котором арабской вязью было вытатуировано слово «терпение».

Я столько лет терпел. Но, как оказалось, всякому терпению приходит конец.

Мама плакала тихо, давясь рыданиями и вытирая лицо краем кофты, но ее слезы и сожаление не принесли мне желанного облегчения.

Дождавшись, когда приступ боли в ребрах немного стихнет, я начал вставать, чтобы отправиться к себе в комнату, как вдруг мама заговорила:

– Знаю, я ужасная мать, но я старалась исправить свои ошибки. Когда ты украл у меня золотые украшения и сделал татуировки, я не находила себе места. Просила Саймона поговорить с тобой, но он утверждал, что у тебя просто переходный возраст и ты бунтуешь из ревности к нашему будущему ребенку.

Я раздраженно фыркнул. У этого козла был черный пояс по вранью.

– Меня его доводы не убедили. Я понимала, что ты не откроешься мне, и в том была лишь моя вина, но мне нужно было что-то сделать. Тогда я попросила нашего соседа Стива наладить контакт с тобой. Он много лет тренировал детей и умел находить к ним подход.

Я в полном шоке уставился на нее.

– Что? То есть это ты подослала ко мне Стива?

Она виновато прикусила губу.

– Я просто хотела узнать, что с тобой происходит. И каково было мое удивление, когда ты увидел в нем авторитетного наставника. Стив рассказал мне, что ты связался с плохой компанией, начал пробовать наркотики, но он вовремя вмешался. Потом ты начал тренироваться,