заключения брака состоялась через доверенных лиц, и Элеонора пересекла границу неподалеку от Байонны в тот же день, что и сыновья Франциска, за чем внимательно проследил Фрэнсис Брайан. Этот династический союз никоим образом не затронул основ франко-габсбургских отношений, поэтому у Генриха и Анны было куда меньше поводов для опасений на этот счет, чем раньше24.

Франциск послал Габриэля де Грамона отстаивать интересы Генриха в Ватикан, а заодно – и это сильно встревожило Анну – найти возможности договориться о браке его второго сына, герцога Орлеанского, с племянницей папы, Екатериной Медичи. Ему не удалось продвинуться ни в том ни в другом деле, а все призрачные успехи в Риме, которые оканчивались ничем, конечно, сильно расстраивали Анну. Ее волнение усилилось, когда в Англию прибыл папский нунций с приказом Генриху вернуться к Екатерине. Когда нунций появился при дворе, отец Анны довольно резко сказал ему, что людям нет дела до того, «что говорит папа, или кардиналы Англии, или даже сам святой Петр, если бы он вдруг восстал из мертвых»25. Однако во всем происходящем Анна чувствовала немалую угрозу. Когда Генрих внезапно возобновил старую привычку навещать Екатерину и время от времени обедать с ней, Анной вновь завладели сомнения в его преданности. Ей казалось, что его супруга имеет какую-то магическую власть над ним. И если дело дойдет до развода, сможет ли он вообще когда-нибудь оставить ее? Может быть, все его смелые речи о том, что он возьмет дело в свои руки, лишь пустые слова?

К середине ноября Анна была настолько встревожена переменами в поведении Генриха, которые она не могла трактовать иначе как отступничество, что она даже отважилась подслушать его разговор с Эсташем Шапюи. Встреча проходила в галерее его личных покоев, и ее заметили, когда она прильнула к соседнему окну, стараясь не упустить ни слова. Увидев ее, Генрих отвел собеседника на середину комнаты, где их нельзя было услышать. На этот раз он не пожелал поделиться с ней конфиденциальной информацией, хотя пока это был лишь единичный случай26.

В сущности, Генрих и сам нервничал. Так, в конце ноября он вдруг обрушился с критикой на своих советников, гневно воскликнув, что Уолси куда лучше справлялся со своими обязанностями, чем кто-либо из них. А потом Анна устроила ему сцену: она вновь стала оплакивать свою загубленную молодость и пригрозила уйти от него. Тогда Генрих со слезами на глазах стал упрашивать ее «не покидать его». Она согласилась остаться, однако, если верить Шапюи, отомстила своим недоброжелателям, приказав вышить на ливреях своих слуг дерзкий девиз: «Быть тому, и пускай ропщут» (фр. Ainsi sera, groigne qui groigne).

Она намеренно переиначила один из девизов своей первой покровительницы, Маргариты Австрийской, которая недавно скончалась в Мехелене в возрасте пятидесяти лет. В ответ на эту дерзость сторонники Екатерины подхватили первоначальный вариант девиза «Пускай ропщут – да здравствует Бургундия». «Да здравствует Бургундия!» – выкрикивали они у Анны за спиной, когда она проходила мимо. Это будто означало: «Да здравствует Карл!», а на самом деле подразумевалось: «Да здравствует Екатерина!» Все это нервировало Анну, и к Рождеству слуг переодели в старые ливреи. Преемницей Маргариты в качестве штатгальтера Нидерландов стала сестра Карла, Мария, вдовствующая королева Венгрии, с которой Анна была знакома со времен обучения в Мехелене. Марию нельзя было назвать другом семьи Болейн27.

Впрочем, на исходе рождественских праздников про Анну стали говорить, что она «отважна, как лев». По-видимому, это было связано с ее решением заказать фамильный герб, на котором черный лев Рочфордов был изображен на серебряном фоне с латинской буквой А над ним и монограммой HEN REX SL, означавшей «Король Генрих, верховный повелитель» (лат. и фр. Henricus Rex, souverain liege)28. Теперь, когда ее отец носил титул графа Уилтшира, а брат стал виконтом Рочфордом, она имела полное право демонстрировать свой герб. Дабы показать, что его владелец – женщина, она распорядилась поместить гербовое изображение внутрь ромба. Немало вопросов вызвала сомнительная родословная, составленная Анной или ее отцом, согласно которой род Болейнов происходил от благородного французского рыцаря. Эта затея была встречена с изрядной долей иронии, поскольку всем было хорошо известно о скромном происхождении Болейнов, чьими предками были обычные торговцы тканями29.

Когда Екатерина прибыла в Гринвич, чтобы почтить своим присутствием празднование Рождества, Анна в разговоре с одной из ее придворных дам дерзко заявила, что предпочла бы видеть «всех испанцев на дне морском», что ей «нет никакого дела ни до королевы, ни до ее семьи» и что она «уж лучше увидит ее на виселице, чем признает своей госпожой»30. Чтобы умилостивить Анну, Генрих тайком из собственного кошелька послал ей 100 фунтов «на подарок к Новому году». Список подарков придворным за тот год не сохранился, однако известно, что среди тех, чьи слуги получили щедрые вознаграждения от короля, были отец и мать Анны, ее брат и сестра, а также невестка Джейн Паркер. Это, бесспорно, свидетельствует о том, что Болейны были в большом фаворе. Однако Анну не мог не огорчать тот факт, что в церемонии вручения подарков в центре внимания была Екатерина, а потом Генрих обедал с ней, что послужило поводом для слухов, будто бы король собирается отослать Анну. Генрих вряд ли мог рассчитывать на то, что какая-то из этих двух женщин согласится и далее терпеть это унизительное положение и пребывать в состоянии неопределенности. Даже если Екатерина по складу характера могла и дальше придерживаться выжидательной тактики, то Анна к такому была не готова31.

Неприятности множились, и спасти положение не помогло даже комедийное представление в жанре фарса, которое затеял отец Анны, стремясь развлечь нового французского посла Габриэля де ла Гиша, прибывшего в Лондон на второй день Рождества на смену Жану дю Белле. В этом откровенном фарсе изображалось, как Уолси попадает в ад. Несмотря на распоряжение герцога Норфолка напечатать текст пьесы, рукопись не сохранилась. Однако, судя по всему, если пьеса предназначалась для того, чтобы позабавить французского посла, то эффект получился обратным: ла Гиш счел ее безвкусной и не преминул сделать герцогу красноречивое внушение (фр. blâme fort). Он напомнил Норфолку, что кардинал Уолси когда-то был хорошим другом Франции. Неблагоразумно было расстраивать де ла Гиша, в чем Анна убедилась позже, когда они с Генрихом принимали его в Прощеный вторник: посол держался весьма холодно32.

К этому времени Анна и Генрих уже вернулись в Уайтхолл, где не было места для Екатерины, и Анна чувствовала себя спокойно. В новом дворце всем Болейнам