Шрифт:
Закладка:
В конце концов, опечаленный, я ушел, но по дороге подумал – надо поискать, должно же что-то с моим именем быть при мне.
У меня была твоя телеграмма, я пошел обратно, но, увы, напрасно – служащий сказал мне: «Видите ли, там другое имя – Руссов, а не Волков». Я был разъярен!
Вдруг я вспомнил, что моя рубашка промаркирована моим полным именем!
Представь себе произведенный эффект! Я вытащил ворот рубашки и предъявил его служащему! Нужно было его видеть! Он тут же выдал мне письмо. В тот момент я хотел расцеловать свою собственную рубашку, так я был счастлив!
Я снова увидел твой милый почерк с подчеркиваниями, с подписями на уголках, ремарками и т. д. Я представил, как твои, дорогие мне, руки переворачивают лист, чтобы добавить еще несколько слов.
Леонор, дорогая, возможно, любовь заставляет страдать, но какое же это счастье в то же время! Какое счастье – держаться за что-то в этой жизни так крепко, так полно, что всё остальное кажется пустяком. […]
* * *[20.8.1891; Лондон – Неаполь]
[…] Все, что у меня есть в сердце, – сотворила ты, как же ты можешь ожидать, что я не буду любить тебя? Да, это дьявольское слово – любовь – наконец-то нашло свое место, ведь если это не любовь, то что же это? Я больше не боюсь этого слова, потому что, чем больше я узнаю тебя, чем больше ощущаю биение твоего сердца рядом с моим, чувствую твои руки, твое тело – всё твое существо в моем распоряжении, тем больше привязываюсь к тебе. […]
Думаю, могу с уверенностью сказать, что максимум через две недели, то есть около 3 сентября, я покину Англию и отправлюсь в Россию – пробуду там месяц – и приеду в Венецию не позднее io октября, где проведу месяц, если ты будешь рядом. Всё зависит от тебя. […]
В ноябре я намереваюсь поехать в Египет, а в феврале вернуться в Россию. […] Но не хочу покидать Европу, не увидевшись снова с тобой.
Могу ли я поехать в пригород Милана или Турина без опасности для тебя, или может мне спрятаться в отеле Милана или Турина? А может быть, лучше ты приедешь в Венецию? У меня кружится голова от всего этого, поскольку я думаю только о том, чтобы сохранить тайну наших отношений любой ценой. Тот, кто не сделает этого, любя тебя, больше не будет тебя достоин. […]
Мне надо усердно работать, чтобы быть свободнее в феврале в России и следовать за тобой как можно больше.
Ты говоришь: «жить рядом с тобой», но как? Вот, в чем вопрос. […]
Я твой, Леонор, ты это знаешь, но ты не должна делать ничего, что могло бы навредить тебе – особенно твоему здоровью, которое мне дороже жизни.
Обнимаю тебя, целую твои губы, твой лоб, твои дорогие руки, твои ноги, которые я люблю так сильно, как дикарь, которым я являюсь, – в общем, все, что позволишь мне, потому что каждая точка твоего тела мне одинаково дорога. Нет, нужно остановиться, потому что будет плохо, если слишком много об этом думать.
Твой, моя милая, моя родная, мое дорогое дитя! [без подписи]
* * *[21.8.1891; Лондон – Неаполь. I]
[…] Если девственные сердца способны на глубокую любовь, то исстрадавшиеся сердца должны любить друг друга в сто раз сильнее – если они соответствуют друг другу и понимают друг друга.
Любовь, полная иллюзий, прекрасна, но любовь без иллюзий, любовь, которая видит свет, видит несчастье, видит печаль в основе всех человеческих дел, и которая, несмотря на это, остается любовью, со всеми желаниями физического и душевного обладания, при всем счастье совместной жизни, – эта любовь, я полагаю, – величайшее чувство, на которое может претендовать природа человека. Этого чувства, такого лишенного иллюзий, такого жестокого от ожидаемой, неизбежной печали, и, вместе с тем, такого сильного от восхищения тобой, всем твоим женским существом, я еще никогда не испытывал, [без подписи]
* * *[21.8.1891; Лондон – Неаполь. II]
[…] Париж! Конечно! Лучше не придумаешь. […]
Если ты сможешь приехать в отель «Континенталь» до меня, сообщи мне в телеграмме: «Спросить в Hotel lе…», тогда я буду знать, что это «Hotel Continental» в Париже и когда приеду, узнаю, в каком номере ты остановилась.
Возможно, будет лучше взять фамилию «Маркетти»[423] или другую, если тебя знают в Париже.
Тогда ты должна подписать телеграмму так же. В общем, можешь писать, что хочешь в телеграмме, но не упоминай ни «Париж», ни название отеля. […]
* * *[24.8.1891; Лондон – Неаполь]
[…] Возможно, будет намного лучше остановиться в разных отелях.
Ты, к примеру, в «Hotel du Louvre», а я в «Hotel Continental», тогда не будет необходимости знать мое имя, если я приду к тебе, или твое, если ты придешь ко мне.
Это, наверное, более практично. Если ты считаешь, что так будет лучше, укажи в телеграмме 28 августа название твоего отеля без упоминания города. […]
* * *[25.8.1891; Лондон – Неаполь]
Сегодня получил твое второе письмо. Хорошее, милое, дорогое письмо, но полное сомнений на мой счет. Я надеюсь, что письма, которые ты получишь за это время, докажут тебе, может ли мое сердце, «такое богатое», как ты говоришь, думать о чем либо, кроме как о том, чтобы увидеть тебя! Не будь жесткой, не говори мне, как ты сказала, что я могу быть на второй стадии «quando si ricorda, та non si desidera»[424].
Об этой стадии я никогда не знал! Да, я нахожусь в стадии заставлять себя не думать о тебе слишком, потому что тогда, видишь ли, я чувствую, что потеряю силы. […] Уверяю тебя, что иногда я почти безумец – когда думаю обо всем, что может произойти за эти несколько дней, которые всё еще разделяют нас. Поэтому не говори мне грубых слов, и не говори, что не решаешься хорошими словами утомить меня. Это почти жестоко, и я был бы серьезно, глубоко обижен, если бы не был уверен, что в глубине твоего сердца ты читаешь мое. […]
* * *[10.9.1891; Дрезден – Турин]
Час ночи.
Я приехал в девять. Нашел твою
