открытием: по его убеждению, Лазурный был кем-то вроде менестреля, или лицедея, или певца. Молодая женщина почти не разговаривала с ней, но постоянно маячила поблизости, как приставучий ребенок. От Офелии не укрылось, что она стащила одно из ее ожерелий и оставляла незастегнутыми слишком много пуговиц на рубашке. Проболтавшись рядом несколько дней – Офелия уже была близка к тому, чтобы ей нагрубить, – она наконец завела разговор и спросила, как Офелия научила существ говорить.

Офелия объяснила ей, как могла. Она пыталась учить их так, как обучала младенцев – человеческих младенцев, уточнила она, хотя про других Билонг не знала.

– На самом деле языку учат не так, – сказала женщина. – Вы, наверное, думаете, что научили своих детей разговаривать, но человеческого ребенка не нужно учить – он учится сам.

Билонг пыталась быть вежливой. Офелия понимала это, как понимала и то, что женщина обращается к ней с преувеличенным терпением, словно к капризному ребенку. Она постаралась не обижаться на эту непреднамеренную грубость.

– Некоторые, – уступила Офелия. Наверное, даже большинство. Но разве хоть одна мать могла устоять перед желанием научить своего ребенка говорить?

– Все до единого, – возразила Билонг. – Все человеческие дети учатся говорить самостоятельно, потому что в них изначально заложена способность к членораздельной речи.

Офелия попыталась вспомнить бесценный навык, которым владела столько лет, – умение отрешиться от разговора, пропуская его мимо ушей, – но слишком уж много времени прошло с тех пор, как ей в последний раз приходилось им пользоваться.

– Ребенок Сары, – услышала она собственный голос, пока другой, старый и осторожный голос умолял ее помолчать. – Он так и не научился говорить.

– Я имела в виду нормальных детей. – Похоже, женщина начала терять терпение. – Но мы говорим про представителей другой цивилизации, Офелия… могу я называть вас Офелия?

«Деревенской девчонке не к лицу важничать», – сказал ей как-то отец. «Гордыня до добра не доведет, – говорил кто-то еще. – Кто высоко летает, тот низко падает. Ты никто».

– Сера Офелия, – поправила она скромно.

– А? Сара? Простите, я думала, вас зовут Офелия.

Кажется, женщина растерялась, но была готова признать свою ошибку. У нее же акцент, сообразила Офелия. Она не слышит разницу между именем «Сара» и обращением «сера». И, похоже, не придала значения, когда коренастый мужчина обратился к ней правильно – «сера Фалфурриас». Офелия не стала ее исправлять. Она промолчала, надеясь, что мышцы лица вспомнят то кроткое выражение, которое столько лет выручало ее из неприятностей.

– Сара, позвольте, я объясню вам, как устроены нечеловеческие языки.

Офелия продолжала молчать, хотя ей было что сказать на этот счет.

– Они не похожи на наши языки, – продолжила лингвистка.

«Да что ты говоришь, – подумала Офелия. – По-твоему, я этого не заметила?»

– Эти существа отличаются от нас с точки зрения биологии, и структура их мозга – если этот термин здесь уместен, в чем у нас есть сомнения, – определяет совершенно другую структуру языка.

Офелия с трудом подавила смешок. Даже если между мозгом и языком действительно существует связь, некоторые его сообщения должны звучать одинаково для всех. Я хочу есть, покорми меня. Мне больно, успокой меня. Иди сюда. Уходи. Ой! Повтори. Что это такое и как это устроено?

– Иногда они имеют в виду не то, что мы думаем, – добавила лингвистка, завершая портрет круглой дуры.

Благоразумие оставило Офелию; слишком долго она могла говорить что думает, пусть даже разговаривая сама с собой.

– Но они должны выражать какие-то из знакомых нам смыслов, – сказала она. – Например, если хотят есть, если им больно.

У женщины взлетели брови.

– Ну… существует некоторое количество универсальных сообщений. Но их как раз изучать неинтересно; даже у видов, не обладающих способностью к членораздельной речи, могут быть звуковые сигналы, связанные с голодом или болью. К тому же в известных нам языках эти вещи выражаются по-разному. Гоэты, например, говорят «мои соки иссякают», имея в виду «я хочу есть», а в одном из диалектов вашего языка, – «вашего языка» она произнесла как что-то очень смешное, – в южнонарийском, по-моему, вместо того чтобы сказать «я болю», используют конструкцию «мне больно».

Офелия повозила ногой по земле, припоминая крупицы из прошлой жизни. Про гоэтов она никогда не слышала – кто это, инопланетяне? – но у нее была тетка из Южной Нарии, и Офелия прекрасно помнила, что, споткнувшись обо что-нибудь, тетка говорила «я болю». Скажет ли эта лингвистка «я болю», если у нее заболит спина? Или скажет конкретнее: «У меня болит спина»? На языке у Офелии завертелся вопрос:

– А сколько нечеловеческих языков вы знаете?

Женщина покраснела.

– Вообще-то… ни одного. Ну, если говорить о совсем других видах. Мы таких никогда не встречали. Это будет первый. – И, словно Офелия озвучила свои мысли, поспешно добавила: – Конечно, мы тренировались на компьютерных моделях. Нейропрограммисты смоделировали несколько нечеловеческих видов, и мы изучали созданные ими языки.

Офелия ничем не выразила своих чувств. Она поняла, о чем говорит эта женщина: люди разработали машины, которые говорят на языке машин, и теперь считают, что научились понимать все языки во вселенной. Как глупо. Машины думают не как живые существа, а как машины. Ее существа не имели ничего общего с машинами.

Но лингвистка уже льнула к ней, словно к любимой тетке или бабушке, которой можно доверить любой секрет.

Офелии не хотелось становиться для Билонг матерью или бабушкой. Ей до смерти надоело играть эти роли, надоело быть хорошей дочерью, хорошей женой, хорошей матерью. Она положила на это семьдесят с лишним лет и потрудилась на совесть; теперь ей хотелось быть той Офелией, которая красит бусины, занимается резьбой по дереву, поет своим старым трескучим голосом вместе со странными существами под их странную музыку. Ей с лихвой хватало той роли, которую возложили на нее существа.

– Это ужасное напряжение, – зашептала ей лингвистка. – Мне, наверное, не следует вам это говорить…

«Ну так не говори, – подумала Офелия. – Не говори мне. Я не хочу ничего знать».

– Но вы мудрая женщина, хоть нигде и не учились.

Офелия еле сдержалась, чтобы не ответить на ее покровительственный тон что-нибудь резкое. Мудрая, хоть нигде и не училась? Какое отношение мудрость имеет к образованию? И потом, образование у нее было; она училась много часов, корпела над материалами по ночам и рано утром, когда этой девчонки еще и в проекте не было. Этой… этой сопли, которая понятия не имеет, как чинить насосы, которая на глазах у Офелии беззаботно прошла между коровой и ее теленком.

– Понимаете, – продолжала девчонка самозабвенно, не подозревая о мыслях Офелии, – они друг друга терпеть не могут. Это тянется уже давно. И