устраивающий и Абутбуля, и самого Косту. Для меня бывший бомж стал желанной отдушиной, бесценной возможностью хоть чем-то занять одуревшую от безделья голову. Учитель из него был никакой, но я компенсировал этот недостаток своей редкой способностью схватывать новые языки.

Начали мы с русских песен, которых Коста знал великое множество.

– Сидел я в несознанке, ждал от силы пятерик, когда внезапно вскрылось это дело… – пел он, пощипывая гитарные струны. – Пришел ко мне Шапира, мой защитничек-старик, сказал: «Не миновать тебе расстрела».

Сейчас я уже сомневаюсь, действительно ли так звали назначенного мне общественной адвокатурой старичка, или, напротив, годы вытеснили из моей памяти реальное имя, заместив его вымышленным «защитничком» из русской блатной песни. Так или иначе, я довольно быстро вычерпал до дна небогатый колодезь знаний «промежуточного» Косты и в отчаянной попытке продолжить борьбу со «скукой» отправился в тюремную библиотеку. Ею у нас заведовал сефардский раввин Моше Суисса из отделения экономических преступлений. До того как сесть в тюрьму, он сидел в кнессете в качестве депутата от одной из религиозных партий.

– Достоевский? Толстой? Да еще и по-русски? – изумленно переспросил он. – Сразу видно, что ты из убийц.

– Почему? – опешил я.

– Ты меня просто убил своим запросом!

Мы вместе посмеялись над этой неплохой шуткой.

– Так что с Достоевским? – спросил я затем.

Суисса развел руками:

– Нету тут таких книг. Ни на русском, ни на английском, ни на иврите.

– Каких «таких»?

– Беллетристики. Нету вообще. Начальство считает, что тюрьма не место для развлечений.

– А что у тебя на полках?

– Только религиозная литература, – вздохнул он. – Религию они запретить не могут, это противозаконно. Так что выбирай между Моше и Мухаммадом. Есть, правда кое-что промежуточное, но совсем немного.

Я вспомнил Косту и помотал головой:

– Промежуточное уже пройдено. Дай мне, пожалуй…

Не договорив, я задумался. Сначала мне показалось, что с точки зрения лучшей загруженности головы предпочтительней нырнуть в совершенно незнакомую область исламской литературы. Арабский я знал всего лишь на уровне газетных статей и Корана. Мухаддисы и суфии могли бы занять меня как минимум на год-другой. Но одна мысль о том, как на это посмотрят Чико Абутбуль и прочие «свои», заставила меня переменить уже созревшее было решение.

– Дай мне что-нибудь от Моше. Для начала на твой выбор…

– Для начала? – прищурился раввин. – Ну, коли так, начнем с первой буквы, с Берешит. Вот возьми, тут с картинками…

И он снял с полки первый том Танаха с комментариями профессора Кассуто. Я вернул книгу на следующее утро.

– Что, не пошло? – расстроился Суисса. – Даже с картинками? Ну извини, другого тут нету.

– Уже прочитал, – сказал я. – Давай дальше. И не жадничай, выдай сразу пять томов, чтоб не ходить каждый день.

Суисса осуждающе покачал головой:

– Кто ж так читает? Скользнул глазами и все? Нет чтоб подумать, вникнуть…

– А ты проверь, – усмехнулся я. – Начни любой абзац с любого места, а я продолжу. Включая комментарии. Вот и посмотрим, кто как скользит глазами.

Десять минут спустя рав Суисса уже смотрел на меня как на сошедшего с небес пророка Элиягу. Но с моей точки зрения не происходило ровным счетом ничего удивительного. Мозг, стосковавшийся по пище любого рода, впитывал информацию, как иссохшая почва – воду. Я и не хотел бы ничего запоминать, но опустевшая память сама сохраняла отпечатки страниц и глав – сохраняла и жадно требовала еще. Еще, еще, еще! Суисса, конечно, объяснял мои удивительные способности чудотворным влиянием святого текста, но, по правде говоря, я с таким же успехом усваивал бы и телефонный справочник.

Месяц спустя мы перешли к Талмуду, и тут уже я увлекся по-настоящему. Язык! Он по-прежнему был для меня самым притягательным магнитом. При этом секрет моего увлечения заключался даже не в постижении арамейского – с этим я справился в считаные недели – и не в новых понятиях, чьи значения приходилось либо отгадывать самому, либо выяснять у Суиссы. Главное, что поражало и привлекало: весь огромный корпус Мишны и Гемары походил на сложнейшую компьютерную игру с многоуровневыми блоками, внезапно всплывающими операндами, константами и переменными. Даже сам вид страницы напоминал систему вложенных друг в друга программных циклов: небольшая подпрограмма параграфа плотно обертывалась циклом первого толкования, который, в свою очередь, оказывался включенным в новый, более пространный цикл – и так далее, снова и снова.

Здесь тоже, как в игре, неожиданно открывшийся волшебный сундучок дарил уже отжившему, неоднократно пережеванному и расстрелянному под разными углами тексту совершенно новую жизнь, а затаившийся в самом низу книжного листа меч-кладенец внезапного озарения вдруг рассекал застывший игровой фон надвое, заставляя играть на срезе еще более яркими живыми красками. В чем был смысл этой игры? Видимо, в самой игре – как, собственно, и во всех играх. Разве у игр или у жизни есть какая-либо практическая цель, кроме постоянного продвижения по уровням сложности, кроме восхищения красотой алгоритма, кроме радости от роста твоего мастерства?

К тому же в этой игре, довольно быстро захватившей меня целиком, имелось одно важное отличие от других компьютерных игр: я не мог предугадать или даже просто предположить ее конца. Скажу больше: в определенный момент я стал сомневаться, что такой конец вообще существует. Захватить и подчинить все территории на карте, как в стратегических играх? Обнаружить и убить Главного Злодея, как в стрелялках? Выйти из запутанного лабиринта? Добраться до заветной цели? Нет, нет и нет! Теперь передо мной не стояло никакой конкретной цели, не было ни карты, ни Злодея, ни лабиринта. Чистая игра ради игры – без смысла и без конца – что может быть лучше?

Так казалось мне в первые два года, пока я не осознал наконец всю вопиющую нелепость своей наивной ученической ошибки. Хорошо помню этот момент. В тот день я прощался с Суиссой: ему скостили треть и выпускали на свободу следующим утром. Мы обнялись, и я поблагодарил его за помощь.

Он отмахнулся:

– Оставь. Ты уже знаешь намного больше меня, а ведь я официально признанный рав. Если хочешь, можешь теперь стать библиотекарем. Я уже порекомендовал тебя начальству, и они вроде не возражают. При условии, что согласишься проводить вместо меня уроки Торы для заключенных.

Я отрицательно помотал головой:

– Что ты, Суисса… Где я и где уроки Торы?

– А что такое? Ты знаешь все наизусть. Я в жизни не встречал такой огромной памяти.

– Дело не в памяти, – улыбнулся я. – Дело в том, что я далек от религии. В жизни не соблюдал ни шаббата, ни кашрута. Да и начинать