стоит отметить, что, когда мы обращаемся к учению об эросе Плотина, то перескакиваем примерно через пять столетий, отделяющих его от Платона; в эти пять столетий греческая философская рефлексия, естественно, не пребывала в состоянии летаргии. Поэтому представим – как уже часто были вынуждены делать – хотя бы эскиз эволюции платоновской традиции. Это необходимо не только для более точной ретроспективы спекулятивных построений Плотина, но прежде всего как введение к краткому описанию философии Оригена; ведь эта философия является, вообще говоря, узловым пунктом в процессе усвоения понятий эроса и агапы в истории христианской мысли.

Ориген родился и получил образование в Александрии Египетской, испытав ее могучий духовный и интеллектуальный потенциал. То был один из крупнейших городов древнего мира, главный посреднический центр в торговле между Востоком и Западом в эллинистическую и римскую эпохи, плавильный котел народов и религий. Там бурно развивались естественнонаучные, математические, филологические, исторические, философские исследования. В Александрии находилась первая и крупнейшая публичная библиотека античного мира. Во II–IV вв. н. э. там предпринимались самые значительные попытки обновления греческой философии.

В платоновский Афинской академии вначале в основном велись дискуссии относительно правильной интерпретации текстов основателя, но не оставались без внимания и другие течения философской мысли. Начиная с середины I в. н. э., затем в эпоху Плотина и Оригена и наконец в период поздней античности наследие Платона прошло через две фазы развития – медиаплатонизм и неоплатонизм. Самые прославленные представители первого – Плутарх, Апулей из Мадавры, Максим Тирский. Александрия наряду с Афинами, Пергамом, Эфесом, Смирной представляла собой один из самых влиятельных центров платоновского наследия также и в эпоху неоплатонизма. Помимо схоластического изучения произведений Платона, философы обсуждали важнейшие поставленные им проблемы, среди которых были и теологические. Нельзя забывать, что именно Платон ввел в философский оборот термин теология (Государство, II, 379a). Сохраняя почтительное отношение к религии, к божественному, к традиционным культам, неоплатоники шли дальше платоновских начал, глубоко осмысливали идею божественного, Бога, πρῶτος θεός. В этом направлении они стремились подчеркнуть трансцендентность Бога, но при этом соединить его с миром становления и материи. Высшее божество должно выходить далеко за пределы чувственного и даже постижимого, пребывать в измерении, превосходящем всё в мире, в совершенном, вечном, добром, прекрасном бытии. Более того, божество это, как мы наблюдали у Плотина, стремится превзойти и само божественное, само бытие, чтобы превратиться в немыслимое и невыразимое. Авторитет платонизма изливался из философских школ в самые широкие культурные слои, вводя в оборот термины, идеи, формулы, ценности, внедряя их в культуру и формируя таким образом саму forma mentis[297] интеллектуальной элиты.

В этом плавильном котле античного Средиземноморья, на пересечении культур и народов, каковым являлась Александрия Египетская, между 183 и 187 г. родился Ориген – два десятилетия спустя после Плотина, тоже египтянина, но, вероятно, родом из Ликополя. Существует авторитетное мнение, согласно которому «сейчас уже нельзя сомневаться в том, что Ориген был знаком с Плотином и что некоторое время в Александрии он был учеником Аммония Саккаса»[298].

Другие, столь же авторитетные исследователи ставят этот якобы непреложный факт под сомнение. В любом случае оба философа, пусть в разное время, принадлежали к александрийской школе неоплатоника Аммония Саккаса. Для нас интересно то, что Ориген и Плотин, почти современники, многим были обязаны платонизму, хотя каждый из них шел своим путем и преследовал свои цели, отличные от целей другого и даже противоположные им. Можно утверждать, что Ориген и Плотин представляют два направления платонизма, распространившихся во II–III вв. В целом они несовместимы друг с другом, но между ними существуют отдельные сходные черты.

Банально напоминать, что Плотин был язычником, а Ориген христианином. Но это позволяет подчеркнуть, что для первого абсолютное первенство занимала философия, понимаемая как образ жизни, тогда как для второго первенство и в жизни и в мышлении принадлежало не философии, а Священному Писанию.

Согласно Оригену, в Писании, которое есть слово Божие и слово Христа, ничто не случайно, ничто не бесполезно: каждое слово, каждая фраза имеет свой глубокий смысл, свою ценность, и всё должно быть исследовано и понято как в буквальном значении, так и – что важнее – в духовном. Как во Христе сочетаются человеческое и божественное начала, так и в Священном Писании, где всё подобно отзвуку речей Христа, есть буквальный смысл и есть духовный, причем духовный смысл несравненно важнее. Буквальный смысл относиться к земным реальностям, к солнцу, с которым мы можем соприкоснуться непосредственно – духовный смысл относится к небесным реальностям, которых мы можем достичь, но лишь постепенно. Первый, буквальный смысл доступен всем, даже необразованным, «простым» христианам; второй, духовный смысл, самый возвышенный и самый глубокий, достижим только для христиан, достигших высоких степеней в познании – для «совершенных».

При этом нужно обратить внимание на то, что, когда Ориген говорит о «наших Писаниях», «наших книгах», о том, что «у нас», о «списках в наших Церквах», он имеет в виду греческий перевод Ветхого Завета Семидесяти толковников (Септуагинту) в противоположность «Писаниям иудеев», «еврейским спискам», «спискам иудеев», тому, что «у евреев». Ориген слишком хорошо знает, что греческий Ветхий Завет происходит от еврейского оригинала, но в нем, наряду с книгами, отсутствующими в иудейском Писании, есть немало отличий от еврейской версии, а также от переводов на другие языки. Когда Ориген читает, цитирует, комментирует Священное Писание, он неизменно придерживается греческой Библии, используемой в Церквах, даже если Септуагинта отличается от еврейской Библии. Эту его позицию можно, вероятно, объяснить так: во всем Писании говорит Христос, но если Христос открыто явлен только в Новом Завете, написанном по-гречески, то это может означать, что только в Писании, переведенном на греческий, говорит Христос.

Ориген не читал по-древнееврейски, но не поэтому он не стремился понять – хотя мог бы, – чем именно различаются греческий и еврейский тексты, сравнив, например, варианты прочтения, представленные свидетелями работы Семидесяти. Для Оригена боговдохновенное Священное Писание – это греческая Библия, которой пользовались во Вселенской Церкви. Что касается Ветхого Завета, то Септуагинта есть и останется словом Божиим и именно этот текст следует почитать и толковать как таковое во всех его аспектах – вплоть до мельчайших деталей, до каждого слова. Если Ориген по поводу хотя бы одного глагола или существительного – или в крайнем случае двух – в греческой Септуагинте не мог утверждать, что это не слово Божие, то почему он обязан был думать, что слово Божие, в частности Ветхий Завет, – это исходный текст, написанный на родном языке агиографа – еврейском, а не греческом? Немного позднее мы увидим, каким образом этот «риторический» вопрос позволяет понять, как и почему