Среди многих мотивов, лежащих в основе всей герменевтики Оригена и направляющих его экзегетическую практику, не последнее место занимает стремление структурировать общее видение реальности на двух уровнях – чувственном и умопостигаемом. Очевидно, что это чисто платоновская схема. Но при этом необходимо помнить, что платонизм является основой, а не вспомогательным инструментом теоретических предпосылок и гигантской практической работы в области экзегетики, теологии и апологетики, выполненной Оригеном. Можно согласиться с тем, что Ориген демонстрирует более близкое знакомство со стоицизмом, нежели с платонизмом. Но чтобы ответить на поставленный вопрос, достаточно признать, что Ориген в сфере эпистемологии придерживается платоновского дуализма, досконально знает произведения Платона, ясно об этом заявляет и пользуется платоновскими текстами с почтительным восхищением. Видение реальности в двух планах, чувственном и умопостигаемом, как уже говорилось, сложилось у него вследствие естественного «предпонимания». Как представляется, Ориген никогда не считал, что «предпонимание» может быть «предрассудком», но всегда был уверен, что оно не нуждается в каком-либо оправдании. Последовательное применение такого герменевтического подхода сыграло определяющую роль во всей его интеллектуальной работе.

Знание Оригеном Платона не походило на платонизм из популярной в его время эклектической mélange[299]. Как заметил авторитетный исследователь, «Платон для Оригена – вершина греческой мысли и человеческой мысли вообще за пределами откровения, по крайней мере в той форме, которую предлагал ему “медиаплатонизм”»[300].

Однако это утверждение неточно. В произведениях Оригена имеется примерно пятьдесят прямых цитат из Платона: 15 из Федра, 11 из Государства, 7 из Тимея, по 3 из Апологии Сократа, Законов, Филеба, по одной из Горгия, Теэтета и Пира (одна из этих цитат заслуживает специального исследования). Следует уделить внимание также многочисленным аллюзиям на тексты и отдельные аспекты учения Платона – здесь это, разумеется, невозможно. Пока лишь отметим, что явные ссылки на Платона в значительном количестве присутствуют в трактате Против Цельса, и причины этого обнаружить нетрудно.

Вначале, полемизируя с Цельсом, Ориген перепутал его с одним из двух знакомых ему философов-эпикурейцев с тем же именем. В ходе дискуссии он заметил, что его оппонент часто с большим почтением цитирует Платона, и предположил, что тот либо маскирует свою действительную принадлежность к другой школе, либо, сочиняя свое антихристианское произведение, уже отказался от учений, которых придерживался прежде. В какой-то момент дальнейшие ссылки на Платона заставили его признать, что Цельс – последователь великого греческого философа является всего лишь тезкой того Цельса, которого он посчитал эпикурейцем. Тогда Ориген удвоил свое усердие, дабы не упустить счастливый случай преподать уроки платонизма убежденному страстному платонику. В трактате Против Цельса Ориген не ограничивается демонстрацией своих глубоких познаний в платоновских текстах, но упоминает и некоторых медиаплатоников – Аристандра, Мойрагена, Плутарха. Предисловие к Толкованию на Песнь песней, к которому мы обратимся далее, он составил в виде шести разделов, т. е. аналогично введениям неоплатоников в трактаты Аристотеля – тогда это была довольно распространенная схема.

Ориген настолько проникся платонизмом, что находились ученые мужи, утверждавшие, что он, в сущности, не христианский мыслитель, а скорее философ-медиаплатоник. Это утверждение, пусть неплохо обоснованное, конечно, ошибочно. На самом деле, в противоположность предположениям Хуго Коха (Koch) и Ханса Йонаса (Jonas), своеобразный вклад Оригена в философию заключался не в том, чтобы предложить решения трех важнейших проблем платоновский традиции: отношение между умопостигаемыми сущностями; отношение между чувственным и умопостигаемым; способ постижения первоначала. На примере Оригена можно глубоко проникнуть в общую схему преемственности и разрыва с платонизмом, как это делают Рауль Мортли (Mortley) и Корнелия де Фогель (Vogel). С другой стороны, было бы чрезмерным упрощением превращать Оригена всего лишь в источник знаний о греческой философии.

Теолог и экзегет, экзегет и теолог, мистический теолог – ни одно из этих в общем верных определений само по себе не характеризует оригинальную, многогранную личность Оригена. Основой его curriculum vitae et studiorum[301] была твердая, сверкающая как алмаз христианская вера. Она вдохновила его на упорный экзегетический труд огромных масштабов не только по меркам древности, на уверенную в себе и одновременно пунктуальную апологетику, на смелые и в то же время утонченные богословские исследования. И эта вера впоследствии вдохновит его, сына мученика, с бесстрашием перенести последний приступ преследований и мучений, которые вскоре приведут его к смерти.

Именно сложность и уникальность этого удивительного человека, находившегося, как верно было сказано, «постоянно под знаком гениальности»[302], позволяют судить о его отношении к философии, которое первоначально, в полном соответствии с намерениями Оригена, было чисто инструментальным. Для Оригена философия была единственно средством и никогда целью его интеллектуального творчества и преподавательской деятельности. Как с понятным воодушевлением рассказывает один из его любимых учеников Григорий Чудотворец,

как изощренный знаток, находящийся в курсе всего и всё испытавший за свою долгую близость к философскому знанию, он стоял высоко и твердо и со своей вершины протягивал спасающую руку другим, словно вытаскивал из воды тонущих. Он тщательно отбирал и предлагал нам всё то, что истинно и полезно для всякого философа, и отбрасывал ложное, особенно если оно касалось сострадания и милосердия[303].

Оставив в стороне его личную осознанную иерархию ценностей, зададимся вопросом: какое место занимала в его сознании философия, прежде всего платоновская, причем даже помимо ее критического осмысления?

До Оригена подозрительности александрийских верующих по отношению к философии противостоял Климент Александрийский, самоотверженно пытавшийся разогнать страх, который они испытывали «как дети перед пугалами (μορμολύκεια)»[304].

В те времена было немало христиан, полагавших, что философия не способна принести никакой пользы вере и поэтому она считалась сомнительным занятием. Для Климента, как и для Оригена, философия не сводилась к вопросу о том, какие языковые средства лучше использовать, чтобы языческая интеллигенция[305] поняла проповедь и обратилась. Климент был совершенно искренне убежден, что для греков философия сыграла ту же роль, что для евреев Закон. Сам Логос сошел к нам для того, чтобы «весь мир стал Афинами и Элладой»[306].

Вспоминая своих учителей, Ориген цитирует слова Пантена, а не Климента. Правда, он вообще неохотно ссылался на христианских авторов – своих предшественников. Совпадений в суждениях Оригена и Климента меньше, чем разногласий. Оба они занимались философией и теологией, и в их построениях обнаруживаются как сходство, так и расхождения, в частности, в трактовке двух уровней христиан по схеме «простых» и «усовершенствовавшихся» с точки зрения учения об «уподоблении» (‛ομοιόσις) Богу и «обожении» (θεοποιήσις). Ориген никогда не ценил философию так высоко и не пользовался ею так активно, как Климент. Он искренне чтил философию