не понимать духовно, то не окажется ли он выдумкой, сказкой (лат. fabulae)? И если в нем не заключено нечто тайное (aliquid… secreti), не окажется ли он недостойным Бога? Поэтому необходимо, чтобы тот, кто умеет понимать Писание духовно, или даже тот, кто не умеет, но желает научиться, должен приложить все силы, чтобы не жить по плоти и крови, чтобы стать достойным духовных тайн и, если говорить совсем смело, достойным духовного желания или духовной любви (cupidine vel amore) – ибо есть и духовная любовь. Как есть пища материальная и пища духовная, питье материальное и питье духовное, Так есть плотская любовь, исходящая от сатаны, и духовная любовь, берущая начало от Бога, и никто не может быть охвачен той и другой любовью: если любишь плоть, не постигнешь любовь духа. Если же презришь все материальные блага, не только плоть и кровь, но и деньги, имущество, даже само небо и саму землю – пускай пропадут и они – если всё, что пленяло твою душу станет для тебя ничем и тебя не будет удерживать любовь ни к какому пороку, тогда ты сможешь постичь духовную любовь. Всё это я сказал потому, что мне представился случай что-то сказать о духовной любви.

Как легко видеть, в Гомилиях Ориген говорит о Песни песней, которая, если понимать ее буквально, а не духовно, могла бы показаться простым «драматическим действом», т. е. представлением fabularum, недостойным Бога. Такой она была бы, если воспринимать ее только в буквальном смысле, а не в «потаенном». Буквальный смысл Песни – любовь во плоти, «потаенный» смысл – любовь в духе: только такая любовь может быть достойна Бога, а какая-то плотская любовь (quidam amor) исходит от сатаны. Итак, к Песни песней нужно подходить «духовно», иначе она станет недостойной Бога и вредоносной для души.

«Литературный жанр» Песни наводит на мысль о свадебном песнопении, или эпитоламе (см. гл. 5). Но разве в ней, спросим мы вместе с Оригеном, как бы за сценой не действуют и, может быть, не разговаривают друг с другом, помимо «супруга» и «супруги» также и другие персонажи? Ориген заявляет, что не может точно указать, кто эти другие персонажи. Но он предполагает, что, с одной стороны, это – девушки, сопровождающие «супругу», и с другой, – товарищи «супруга». Согласно Гомилиям, в Песни в четырех чинах выступают «два отдельных персонажа, мужчина и женщина, и два обменивающихся репликами хора – супруга поет вместе с девушками, муж вместе с товарищами» («Пролог», I, 1). Драматическое действие и эпитолама, сценические картины и персонажи в Песни посвящены любви. Но какой любви?

Вот здесь наконец мы сталкиваемся с проблемой греческой терминологии эроса и агапы в том виде, в каком ее понимает и толкует Ориген. Можно и, наверное, нужно удивляться тому, что, рассуждая о любовном лексиконе, Ориген не обращается к 1 Кор 13, к павлову восхвалению агапы, как это было сделано в нашей книге (раздел 9.5–6). В греческом Прологе к большому Комментарию к Песни Ориген изъясняется так: «Многие греческие мудрецы на тему эроса (περί ἔρωτος λόγου) [говорили, что… ]; однако Священное Писание, хорошо знающее о склонности людей предаваться пороку, ради самых немощных именует эрос агапой (τόν ἔρωτα… ἀγάπην καλεῖ) ‹…›. Но очень редко Писание говорит нам об эросе».

Таким образом, с точки зрения Оригена, отсутствие слова эрос и родственных ему, полное в Новом Завете и почти полное в Ветхом, было мотивировано – это мнение просматривалось и ранее – стремлением агиографов уберечь «самых немощных» (ἀσθενεστέρους) от падения в бесстыдство, если бы они обнаружили, что на страницах Писания говорится об эротической, или «плотской», любви. Восприятие Песни песней только на буквальном уровне стало бы неверным и даже вредным, поскольку оно возбудило бы у простецов то, что, следуя Платону, можно назвать вульгарным эросом. Агапическая лексика в Ветхом и Новом Завете, используемая в самых разнообразных текстах, созданных на протяжении многих веков, служит своего рода защитным покровом для соблюдения благопристойности, заботливо наброшенным, дабы предохранить слово Божие от непристойных двусмысленностей и не позволить превратить его в камень преткновения на пути добродетели.

Слова эрос и агапа отличаются друг от друга только разным резонансом, который они вызывают у непосвященных: агапическая лексика звучит пристойно и целомудренно, лексика, связанная с эросом, производит не столь чистое и достойное впечатление. По убеждению Оригена, «[та любовь], которая у мудрых мира сего называлась эрос, в более достойном словаре была названа (Священным Писанием) агапа (qui apud sapientes saeculi cupido seu amor dicitur, honestiore vocabulo caritatem vel dilectionem nominasse)».

Руфин Аквилейский в своем переводе позволил себе заполнить пропуски в ранее приведенном фрагменте этого текста, в том числе там, где говорилось: «многие» (πολλοί) греческие мудрецы, исследуя природу любви, написали о ней много и по-разному, иногда «в форме диалогов (etiam dialogorum stilo), стараясь показать, что именно сила любви (vim amoris) ведет душу к запредельной высоте небес (ad fastigia coeli celsa)»[310].

Кто же, как не Платон, среди греческих мудрецов исследовал любовь-эрос «в форме диалогов», более всего в Пире и Федре? Не Платон ли отождествил эрос с «восходящей» динамикой, ведущей человека на высочайшую вершину созерцания прекрасного и хорошего в себе (раздел 11.2), при котором множество христиан, включая Оригена, сумели прочитать у Платона о своем Боге?

Вопреки утверждениям Нюгрена у Оригена отсутствует «синтез» противоположных «оснований» христианского и эллинистического понимания любви, при котором достигается «абсолютное отождествление платоновского принципа эроса и христианского принципа агапы»[311].

Подводя итоги, М. Симонетти заявляет, что Ориген, напротив, «обработал данные из Писания и включил их в платоновскую интеллектуальную структуру, частично опосредованную иудео-эллинизмом (Филон). Его задачей было противостояние не только греческой философии, но также гностицизму и христианским течениям азиатского происхождения»[312].

Что касается темы любви, то, как следует из Комментария к Песни песней, у Оригена речь идет о слиянии платонизма и библейской экзегезы. При этом просматривается полная семантическая идентичность значений, понятных, по его мнению, из эротической терминологии Платона, с одной стороны, и из агапической терминологии Библии, с другой. Поэтому Ориген заключает: «Все написанное об агапе принимай как сказанное об эросе, ничуть не заботясь о самих словах; оба они обладают достоинством (eadem namque in utroque virtus ostenditur)». Но он этим не вполне удовлетворен и добавляет, что само Писание, «хотя и в редких случаях, но говорит о любви, используя слово эрос, оно это допускает и к этому побуждает (invitat atque incitat)».

Где же эти редкие случаи, когда Писание пользуется