ягоды. По стечению обстоятельств охота на тюленей активизировалась, и это стало давать им небольшую, но столь важную прибавку к их рыбацким заработкам. Центром торговой жизни острова Ньюфаундленд стал порт Сент-Джонс. Прибрежные поселения, известные в этих краях как порты захода, снабжались из Сент-Джонса по морю, в свою очередь, отправляя напрямую городским купцам свои уловы. В таких обменах бартер заменил наличные деньги. Но постепенно сокращалось число купцов, занимавшихся локальным товарообменом; из отдаленных поселков почти полностью исчезли плотники, строившие лодки, и столяры, делавшие бочки для рыболовов, так как семьи сами стали заниматься этими ремеслами в своих общинах, становившихся все более закрытыми и самодостаточными.

Таким образом, находившиеся на большом расстоянии друг от друга, изолированные поселения Ньюфаундленда начали принимать ту форму, которая стала для них типичной в XIX и XX вв. По сути, их социальная структура упрощалась, по мере того как стирались статусные и профессиональные различия между поселенцами. Постепенно и парадоксальным образом их общество становилось более эгалитарным, в то время как связанная с современной эпохой специализация начала видоизменять мир за пределами острова. Жизнь в островных селениях, черпавших свои ресурсы с узкой прибрежной полоски земли и из моря и концентрировавшихся вокруг семей, тесно связанных кровными и брачными узами, носила в высшей степени локальный, сугубо традиционный характер. Каждая семья напрягала все свои силы, занимаясь в течение всего года великим множеством дел. И каждый член такого домохозяйства овладевал широким набором навыков, занимаясь поочередно починкой сетей, стрижкой овец, заготовкой рыбы и укладыванием в бочки свинины. В горячие периоды года все семейство трудилось сообща, но в целом существовало четкое деление на мужские и женские виды работ. Мужчины ловили рыбу, рубили лес, выполняли тяжелую работу на полях, охотились, занимались трапперством. Еще они чинили сети и ремонтировали лодки. Женщины отвечали за огороды, коров и домашнюю птицу. Они копали картофель, собирали ягоды, помогали коптить рыбу и заготавливать сено. На них лежала также вся домашняя работа. Такая напряженная деятельность по заведенному порядку позволяла иметь средства к существованию, но не более того. Жилища были скромными. Многие дома, по словам очевидца, посетившего залив Тринити-Бей в 1819 г., «имели только один этаж»; хотя лучшие из них были обшиты досками; абсолютное большинство «было построено из кругляка, неотесанного и неровного как снаружи, так и изнутри», и они имели «только один очаг в очень больших кухнях». Материальных благ было мало, и любое падение цены на рыбу или сокращение уловов, скорее всего, вызывало «ужасающую нищету и невзгоды». После суровых зим, низких уловов и малорезультативной охоты на тюленей в 1816–1817 гг. священник-методист Джордж Кьюбит писал из Сент-Джонса о том, что «Мятеж и Голод дышат нам в лицо в течение всей нынешней зимы. Я боюсь, сэр, что Ньюфаундленд почти погиб».

Рыбный промысел в заливе Св. Лаврентия сталкивался с похожими трудностями. Он также носил комплексный характер и был сконцентрирован в портах от Паспебиака (Paspеbiac) в заливе Шалёр до Аришата (АпсЬаТ) и Шетикама (СЬеНсатр) на острове Кейп-Бретон, и в нем тоже принимали участие «мигранты» с островов в проливе Ла-Манш, опытные работники береговых баз из Квебека, ангаже (сервенты) и местные «действующие рыбаки», обладавшие собственными лодками. Как и на Ньюфаундленде, главными действующими лицами промысла были «индивидуалы», потому что на своих лодках они быстро оказывались в тех местах, где ловилась рыба. Однако они зависели от купцов, доставлявших их улов на далекие рынки. Рыбаки почти всегда нуждались в снастях и той провизии, которую не могли обеспечить сами; не имея свободного капитала, они были не защищены от нестабильности в отрасли. Плохой ход рыбы, необычно сложные погодные условия (мешавшие сушить рыбу должным образом, и потому получалась «скверная сушка») и колебания цен на рынке — все эти трудности регулярно заботили жителей этого побережья. Авансом снабжая таких рыбаков всем необходимым в счет осенних поставок рыбы, купцы устанавливали определенный контроль над промыслом, которым, как известно, было трудно управлять из-за его территориальной рассредоточенности и непредсказуемости. При этом купцы определенным образом рисковали: рыбаки могли скрыться; в плохие сезоны уловы могли не покрывать авансы. Поэтому купцы зорко следили как за ценовой разницей, так и за человеческими качествами «своих» рыбаков. Однако, говоря серьезно, долги и финансовая зависимость были общим уделом рыбаков, большинство которых рассчитывали на кредиты. Отвечая на свой собственный вопрос: «Кто видел хотя бы одного процветающего Рыбака?» — лоялист Уильям Пейн откровенно описывал людей, живших этим тяжелым промыслом, как «неизменно <…> бедных и нуждающихся».

Где бы ни функционировала эта система авансового кредитования с оплатой натуральным продуктом — на острове Ньюфаундленд, в заливе Св. Лаврентия или на южном побережье Новой Шотландии, она приносила семьям рыбаков мизерные — если вообще приносила — наличные деньги. Они покупали мало товаров, относившихся к предметам роскоши и вообще старались покупать как можно меньше. Из привозных товаров они приобретали, например, мелассу[225] или железо. Фактически не имелось стимулов для развития местного производства, и рыбацкие поселки не нуждались в дорогах и не стремились возделывать землю во внутренних районах. Здесь строили только корабли и лодки, но масштабы этого судостроения, равно как его возможности обеспечивать занятость населения, были небольшими. Кроме того, целый ряд факторов — продолжающаяся зависимость от привозных продуктов питания, бедные кислые почвы, поздняя с туманами весна и потребность самого рыбного промысла в рабочих руках в летний период — сдерживали развитие местного земледелия. Во всех рыбацких районах к нему относились лишь как к дополнительному средству к существованию. И это при том, что основные доходы от рыболовного промысла концентрировались в центрах, контролировавших отрасль, — на острове Джерси в далеком проливе Ла-Манш, в портах Сент-Джонс и Галифакс, тогда как каторжная работа рыбаков обеспечивала лишь скудное повседневное существование их семьям, жившим на изрезанных берегах Атлантического океана.

«Меха собраны и променены»

Разделенная между долиной реки Св. Лаврентия и районом Гудзонова залива, но концентрировавшаяся в основном в Монреале, мехоторговля серьезно пострадала в период Семилетней войны. На самом деле столкновения начались в долине реки Огайо за два года до официального объявления войны между Францией и Англией в 1756 г. Оказавшись отрезанными от долины реки Св. Лаврентия, большинство французский факторий на территории Саскачевана закрылись еще до падения Квебека. К 1760 г. английские торговцы, действовавшие в районе Гудзонова залива, получили монополию на все меха, добываемые в западной части Североамериканского континента. Однако это преимущество оказалось недолговечным. Благодаря своему впечатляющему мастерству и опыту франкоканадские «вояжёры» — переводчики и торговцы, — обладая бренди и высококачественными английскими товарами, предназначенными для обмена, вскоре вновь стали опасными конкурентами