Устанавливая определенное понятие об истории церкви и её содержании, Мосгейм с большою чуткостью определяет условия и требования, какие только и могут, по его мнению, сделать из писателя церковной истории беспристрастного исследователя. Важнейшим правилом для историка он поставляет постоянную бдительность в отношении к сознательной или бессознательной предзанятости, которая вредит историку в его деле. Мосгейм находит, что историк должен беречься троякаго рода рабства, рабства, которое создают для него время, люди, мнения (triplex servitus potissimum imminet temporum, hominum et opinionum). Частнее анализируя каждый из этих видов рабства, он говорит: время, в которое мы живем, имеет столь большую силу над нами, что мы о древних временах судим по нашему времени и думаем, что теперь может случиться или не может, то и прежде так же или могло случаться или не могло. Определяя второй вид рабства историка, он рассуждает: люди, свидетельствам которых мы придаем особенную цену, преимущественно (будто бы) те, которые окружены ореолом высшей святости и добродетели, вводят нас в обман своим авторитетом. А относительно третьего вида рабства, от которого должен предостерегать себя историк, Мосгейм говорит: пристрастие к известному учению или мнениям, которым и мы сами преданы, так господствует над нами, что мы, не желая и не разумея того, выставляем события в ложном свете. В этом случае — говорит он — аргументируют таким образом: мы так думаем, поэтому должны также были думать и древние христиане; мы то или это считаем за истинно-христианское правило, поэтому и древние христиане должны были следовать ему; этого теперь нет, значит не было и прежде[358]. При таком взгляде Мосгейма на то, что составляет возможную независимость или свободу историка, очевидно идеалом его была такая история, которая была бы наиболее объективною. И нельзя отрицать, что научное исследование исторических предметов у Мосгейма носит на себе характер объективности в такой мере, в какой мы доселе ни у кого еще не встречали в области церковной историографии. Уже самый тон изложения, ему в особенности свойственный, тон спокойный, чуждый как восхвалений, так и ненависти, свободный от всякого раздражения, красноречиво свидетельствует об этом его качестве. Впрочем, нельзя не заметить, что эта объективность представления и изображения дела переходит иногда у него в решительную безинтересность. Поэтому, даже такие сцены, как сцена Григория VII с Генрихом IV в Каноссе, проходят пред глазами читателя так же незаметно, как и всякий другой сам по себе ничтожный исторический факт. Эта черта холодности при изображении событий, вследствие которой пред глазами нашими проходит великое, не делая более впечатления, как и малое, составляет характеристическую черту Мосгеймовой истории[359].

Из всего сказанного нами о Мосгеймовой истории видно, во-первых, что для него общество христианское с его историей являлось таким же предметом изучения, как и всякое другое человеческое общество — ни больше, ни меньше; во-вторых, что задача истинного историка при выполнении им своего дела должна состоять в стремлении понять церковную историю такою, какою она была а не такою, какою предписывают ей быть или данная форма вероисповедания, или дух полемики, или личный вкус писателя.

Если, затем, обратимся к рассмотрению характера и свойств самой церковной истории Мосгейма, то для нас интересно здесь видеть стремления его открыть, установить и провести чрез всю историю особые научные принципы, определяющие ход истории. Недаром считается Мосгейм историком прагматиком. У древних церковных историков весь их прагматизм исчерпывался тем, что везде, где видели важнейшие изменения в положении церкви в хорошую или худую сторону, — во всем этом видели действие или противодействие того или другого из двух начал — божественного или демонического, из антагонизма этих начал и объяснялось движение истории церкви. Напротив, у Мосгейма, который не желал смешивать сверхъестественное и натуральное, непостижимое и подлежащее критическому анализу, исторический прагматизм должен был принять более простой, обыкновенный, жизненный характер. Вместо того, чтобы искать разъяснения событий в намерениях и планах сверхчувственного мира, Мосгейм старается изучать в действующих лицах мотивы, побудительныя причины, под влиянием которых и происходят изменения в истории церкви. Так как, по Мосгейму, история получает только тогда свою истинную цену, если не только показывает, что случилось, но и как и почему случилось, т. е. если события изъясняются из своих причин[360], то Мосгейм для этой цели требует от историка, чтобы он, вместе с свидетельствами писателей о событии, в особенности строго изучил и человеческую природу; ибо, по суждению Мосгейма, кто знаком с духовными способностями, характерами и наклонностями людей, силою их страстей, тот только из этого источника может легко объяснить случившееся[361]. Такой взгляд на изучение явлений церковной истории, как само по себе понятно, должен был ввести в исследование истории такой-же интерес разнообразия, какой считался принадлежностью лишь политической истории. Таким образом, первым движущим принципом в сфере церковно-исторической, Мосгейм признает всю совокупность частных характеров, частных намерений и стремлений, какие были у лиц, действующих в то или другое время в истории церкви. — Другим решительным принципом, движущим церковно-историческими событиями были, по Мосгейму, повременная встреча, борьба и соединение между идеями философскими данного времени и христианством. Это взаимодействие христианства и философии Мосгейм считает величайшим фактором в истории церкви. Вследствие этого, для целей изучения церковной истории в особенности считает он необходимым знание истории философии[362]. Сам Мосгейм из его глубокого знакомства с философией сделал в своих исторических трудах многостороннее применение к изучению церковной истории. При помощи истории философии он с успехом раскрыл сущность гностицизма и его разветвлений, пролил новый свет на историю манихейства, оценил отношение неоплатонической философии к христианству, глубоко анализировал систему Оригена и то отношение, в какое Ориген поставил теологию к философии, показал происхождение оригеновского аллегорического толкования Писания и пр.[363]. Но в той же самой философии, которая, по Мосгейму, вносила новые элементы, служащие к раскрытию христианства и которая составляла движущий принцип истории церкви, он находит и опаснейшего врага христианства. Уже церковные учители и отцы II века, по мнению его, заходили слишком далеко в своем применении философии к христианскому учению. Пример того, какой плод могло приносить у христиан усвоение греческой философии, можно видеть в лице сектаторов Феодота и Артемона (монархиан)[364]. Особенного же порицания заслуживает, по взгляду Мосгейма, школа александрийская, в которой идеи философские нашли себе такой открытый прием[365].

Для характеристики воззрений Мосгейма о вредном влиянии философии на христианскую церковь соберем те замечания, какие