По слухам, в главное селение туркмен-текинцев в укрепление] Геок-Тепе проник английский офицер, и вообще, текинцы решили проявить активность, т. е. выслать как можно больше своей конницы на все наши коммуникации, чтобы помешать сосредоточению наших всякого рода запасов в Вами. Приказано было поэтому конвой с верблюжьими караванами усиливать полевой артиллерией, позволяющей обстреливать на дальнем расстоянии неприятельские партии, не допуская их близко к самому каравану.

Мне поручено было выступить из Вами со всеми зарядными ящиками артиллерии, запряженными всеми свободными от работ лошадьми и опорожненным от вьюков караваном верблюдов; при караване следовали в лазаретных линейках эвакуируемые на Кавказ больные и раненые. Конвоем к этому огромному по размеру транспорту назначались рота пехотного Самурского полка (командир прапорщик Собезский), сотня казаков (командир хорунжий) м взвод полевых новых орудий от батареи 20й артиллерийской бригады (под моей личной командой). Общее начальствование всем транспортом возлагалось на меня, как старшего в чине. Первый раз в жизни пришлось мне выполнять такое сложное, важное и ответственное поручение; я приступил к нему с большим смущением, призывая Божию помощь в моем трудном деле.

Нечего и говорить о том, что я уже в этом движении транспорта с конвоем не мог быть спокойным ни днем ни ночью. Хотя мои подчиненные и были моложе меня чинами, но оба они (командир роты и хорунжий) были много старше меня по летам, провели всю экспедицию под начальством генерала Лазарева, а потом Ломакина, имея, конечно, больший[, чем у] меня опыт. Однако, все распоряжения должны были исходить только от меня и отвечал за все только я лично. Перед выступлением из Вами, когда колонна моя стала вытягиваться, подъехал к нам генерал М.Д. Скобелев, поздоровался с людьми, пожал мне руку и пожелал полного успеха. Его спокойный, приветливый тон и глубокая уверенность, что всякий из нас честно и добросовестно исполнит свой долг, а потому все будет благополучно, захватили и меня, колонна вытянулась, и мы бодро двинулись на Бендесен. Здесь я знал уже все трудности перехода, а потому сам остановился на опасном месте перевала; передав командование старшему после себя и пропустив вперед верблюдов, я оставался на перевале до тех пор, пока не прошли благополучно все повозки и артиллерия.

В Бендесене мы только переночевали. Чуть свет мы снялись с бивака и благополучно до ночи пришли на ночлег в укрепление] Чад. Отсюда я решил идти без дневок, ввиду плохой воды на пути. Обходя однажды вечером на биваке у маленького этапа все части моего каравана, я был удивлен, видя моих артиллеристов у костра без горячего ужина, тогда как всюду люди других частей каравана ели горячую пищу. Мой заместитель по командованию взводом полевых орудий (старший фейерверкер) на мой запрос, почему люди ничего не варят, страшно переконфузился и после настояния с моей стороны доложил: «В Бендесене хороша была вода. Команда и говорит: что-де мы будем каким-то золотниками считаться? Давай, братцы, сразу всю крупу сварим; поели ночь, поели утром, да всю и съели».

Словом, оказалось, что недельный запас крупы и свиного сала (по 32 зол[отника][79] крупы и 3 зол[отника] сала на каждого в день) артиллеристы съели в полтора суток. Я сейчас же побежал к этапному коменданту, купил у него на собственные деньги мешок крупы и несколько фунтов сала, но приказал теперь варить ежедневно все по строгому расчету, а раньше еды представлять мне все варево на осмотр и пробу. Люди, конечно, были этому рады, а я избавился от крупной неприятности.

В общем, дошли до Чикишляра без дневок и благополучно, так как ослабевших и подбившихся в пути пеших людей я приказал садить на артиллерийские ящики. В Чикишляре было большое оживление и чувствовался во всех отношениях тыл крупного отряда тем, как наехало много самых разнообразных предпринимателей!

Проходя однажды по берегу, я у складов леса увидел какие-то кибитки, куда впускали людей по очереди; ожидающие сидели на сваленных здесь бревнах или стояли группами. На мой вопрос, в чем дело, отвечали просто: «Приезжие дамы принимают с визитом; в этих двух кибитках офицеров, а там подальше – всех остальных». Можно было лишь ужаснуться решимости и выносливости предприимчивых дам. Это были первые ласточки тыла, и они собрали обильную дань с «монашеского» состава экспедиционного отряда.

Грузов на берегу прибавилось очень много. Мои ящики скоро были заполнены. Больные верблюды и подбитые лошади оставлены в специальных для них ветеринарных лазаретах. Через несколько дней караван, тяжело нагруженный боевыми и всякого рода интендантскими грузами, был окончательно сформирован. Я успел написать и сдать письмо на пароход родным и друзьям. Получив инструкции от полковника Вербицкого, я с груженым транспортом и прежнего состава конвоем двинулся утром рано из Чикишляра обратно в Вами. Хотя все внешние условия оставались те же, но пройденный дважды путь и приобретенные сноровки резко изменили мое первоначальное настроение. Мы двигались с уверенностью, избегая всего, что могло затруднить и замедлить наше движение. Выступили до восхода солнца, шли с таким расчетом, чтобы к 10 ч. утра стать на большой привал; продолжали движение с 4 ч. дня и к ночи приходили на этап. Дневку я сделал одну – в укр[еплении] Чад.

В Вами транспорт пришел благополучно и в относительном порядке. К сожалению, неумение наших людей вьючить верблюдов давало большой процент побитых вьюками спин у животных: приходилось израненных верблюдов оставлять в специальном для них лазарете в укр[еплении] Чад. Здесь их лечили, отпуская пастись на свободе. Раны обыкновенно прижигали раскаленным железом, а сверху от мух густо смазывали нефтью. Поразительно, что эти ужасные раны у свободно пасущихся затем верблюдов заживали совершенно в две-три недели. Но если рана не прижигалась и не дезинфицировалась, то мухи разъедали ее так, что животное погибало. Трупы погибших верблюдов, совершенно высушенных солнцем, определили точно путь движения наших караванов по всем коммуникациям.

Всего было заготовлено и пригнано в базы экспедиции свыше 25 000 верблюдов, но к началу периода бывших наступательных военных действий погибло около 20 000 голов этих крайне полезных для нас животных. Главная причина гибели: непрерывная тяжкая работа, часто плохая вьючка, переутомление от набиваемых вьюками ран, отсутствие достаточного отдыха и корма в опустошенной придорожной полосе местности, по которой пролегали наши коммуникации, и абсолютной невозможности заготовлять для верблюдов пищу. Далеко же от этапных пунктов угонять верблюдов на пастьбу было физически невозможно. Заготовлять же на всех верблюдов корм, подобно лошадям,