по всему телу. В последние месяцы жизни Булгакова Сергей проводил возле его постели помногу часов, но я не помню, чтобы он когда-нибудь сидел или стоял спокойно. Он непременно вертел что-то в руках, ходил, переступал с ноги на ногу или глядел в окно, вытянув шею, как стреноженный конь в ожидании желанной свободы. В прежние времена, полемизируя с Поповым, я восхищался грациозными движениями тела Сергея, как будто тот играл на виолончели.

Теперь же Попов сидел на стуле перед письменным столом и перебирал бумаги в поисках какой-то важной записи, которую Булгаков, по своему обыкновению, не мог найти. Булгаков часто спрашивал у Попова, куда он положил ту или другую вещь, и тот, бывало, часами рылся в пыльной захламленной комнате, желая помочь Мастеру.

– Ладно, будет вам и скрипка, будет и свисток, – сказал Попов, – не засоряйте юноше голову подобными идеями. Сейчас репрессий не больше, чем до так называемых демократических беспорядков. Да, отъявленных реакционеров быстро находят и смещают с постов, зато истинному ученому и независимому мыслителю в сегодняшнем СССР бояться нечего. Я полагаю, что новое увлечение идеями демократии принесет нам еще большую пользу.

– Попов, вы верите в эти сказки, – Слёзкин возвысил голос настолько, что я испугался, как бы он не разбудил Булгакова. – Эгалитарная демократия и ярые революционеры-анархисты, которые вопят о ней на каждом углу, – всё это так же абсурдно, как советское полицейское государство. Они кричат о свободе, равенстве и правах человека, а сами – безвольные и легко управляемые марионетки. Неужели вы не видите, как вас дурачат, Попов? Все эти высокопарные фразы имеют целью превратить людей в овечье стадо, которое безропотно побредет за нашими великими демократическими мыслителями куда угодно, хоть на убой.

Энергично отколупывая известку с отсыревшей стены, Попов спокойно произнёс:

– Конечно, нельзя недооценивать далеко идущие планы Сталина. Я слыхал, уже обсуждаются новые законы: на какую высоту дозволить залетать птицам и с какой скоростью обязать бегать зайцев, чтобы не расстраивать коршунов и лис.

Обернувшись к Попову, Шиловский рассмеялся.

– Важнее всего хочется сказать тебе, Сергей, – проговорил тот по-отечески мягко. – Не политические пристрастия человека, а его истинные намерения соответствуют идеалам терпимости, гуманности и здравого смысл. Как ни противно, но мне не по душе нынешнее состояние дел в СССР… Я не верю, что революционеры, хотя бы в той же Испании, могли бы хоть что-нибудь изменить. За их трескотней я вижу иную железную руку в мягкой перчатке: этой рукой они хотят лишить человека воли, способности самостоятельно мыслить. Человеку нужна истинная свобода, а не её эрзац.

Он подошел к молодому человеку сзади и положил ему руку на плечо и продолжил:

– Запомни, Сергей, свобода нужна вам, юному поколению, чтобы вершить собственную судьбу и выбирать свой, единственный, путь в жизни, вопреки всем идеологам, которые тайным или явным образом стремятся его приручить. Вот что нужно юношам и девушкам с широко раскрытыми глазами, страждущими найти свою цель в жизни.

Все это время Гаральд Люстерник и двое других гостей не открывали рта.

Попов прислонился к печке-голландке, – он всегда мёрз, когда предавался красноречию, – заложив пальцы левой руки за борт полурасстёгнутой жилетки. Его кожа своим цветом напоминала жертвенного агнца, из которого выпустили всю кровь. Он хмуро замолчал, точно профессор, выжидающий удачного момента, чтобы поправить неразумных студентов. И, судя по всему, такой момент настал.

– Дорогие мои, – неожиданно опередил его Слёзкин и слегка склонил голову набок, – давайте трезво смотреть на вещи. Люди недостаточно мудры, чтобы быть свободными. Их нужно вести и направлять – для их же блага. В конце концов, сейчас не средневековье с его бичеваниями, колесованиями, «испанскими сапогами» и «железными девами». Сейчас существует иной, демократический метод убеждения. Если те из нас, кто обладает истинным видением, не установят должный порядок прямо сейчас, то в скором времени все мы будем жить в социальных условиях, созданных кретинами.

– Шарлатан вы, Лев Юрьевич, – вскинулся Попов, – и демократия ваша – шарлатанство!

– Безусловно, демократия – это шарлатанство, – ответил Слёзкин, поднимаясь в полный рост. – Но это полезное шарлатанство.

Людям необходимо во что-то верить. И им позволяют верить; а потом, когда их глаза устремлены ввысь, к заоблачным далям, ведут тем путем, который для них самый наилучший. – Лев Юрьевич прокашлялся. – Если же отнестись к идеям равенства и справедливости всерьез и позволить простому человеку решать свою судьбу – катастрофа неминуема.

– Вы меня просто потрясаете, Слёзкин, – вмешался Попов. – Как можете вы столь цинично рассуждать о демократии – вы, человек, признающий идеи братства, сотрудничества и свободы! К тому же, милый Слёзкин, вы совсем забыли о Боге и о его Святой Церкви…

Слёзкин молчал со снисходительным видом – великий профессор позволял студентам «выговориться».

– Может быть, вы шутите? – продолжал Павел Сергеевич. – В таком случае, шутка ваша – дурного толка.

– Я не шучу, – ответствовал Слёзкин и с гневом произнёс: – Попова и его приспешников – вот чего следует опасаться! Господин Попов со товарищи намерены вершить судьбами мира!..Я предпочитаю быть частью консорциума, нежели безгласной овцой в стаде, товарищ Попов…

Тот только одернул сюртук.

– Что же касается Святой Церкви, – возвысил голос Попов. – Вы, Слёзкин, глупы, если полагаете, что обретёте в ней спасение. Дьявол весьма искушен: с его легкой руки один-единственный храм может принести человечеству больше вреда, чем все сатанинские шабаши, вместе взятые.

– Верно, Попов! – подхватил Гаральд Люстерник, простирая руку в сторону двоих гостей, которые оставались немы как рыбы. – К чему парадная амуниция, когда в вашем распоряжении так много иных символов, с помощью коих можно совращать народ!

Попов пересек комнату и оказался лицом к лицу со Слёзкиным; тот с опаской сделал шаг назад.

– Только одного вы не учли – вы, ловцы душ и правители мира, – проговорил он с жёсткостью. – Вы забыли о творцах – художниках, писателях и композиторах. Творец– вот кто воистину свободен, товарищ Слёзкин. Он прекрасно видит сквозь паутину лжи, которую сплели для него вы и ваши приятели. Тот, кто знает истину, одним щелчком разрушит вашу власть!

И Попов с такой силой щелкнул пальцами перед носом Слёзкина, что Булгаков вздрогнул во сне. Слёзкин отпрянул, насколько позволяло ему достоинство, отошел в сторону и, сев, повернулся к Попову.

– Дурак вы, Попов, – сказал Слёзкин, на этот раз закладывая за борт пиджака пальцы правой руки. – Вы думаете, что, помахав перед носом у дьявола распятием, сможете обратить его в бегство? О, вы недооцениваете нечистого! Вы глазом моргнуть не успеете, как он таким же щелчком выбьет распятие из вашей расчудесной ручки и рассмеется вам в лицо. «Смотрите, юноша, –