Шрифт:
Закладка:
— Кинджа? — Хендерсон огляделся по сторонам, как будто ждал, что сумчатый волк материализуется прямо на палубе. — Привел тебя? Ну и где же он тогда?
— Там, — Ива указала на темный лес. — Где-то там…
Старик прищурился.
— Отличная попытка, — сказал он. — Я ведь почти тебе поверил! Но тебе не удастся заманить меня в ловушку. Я туда не сунусь ни за какие коврижки. Выходит, это ты буньип, а не я.
Ива тяжело вздохнула:
— Просто вспомни. Когда ты последний раз смотрелся в зеркало?
— Я не… Где я возьму зеркало? Здесь нет зеркал!
Ива готова была поклясться, что в голосе старика прозвучал страх.
— А знаете, чего буньип боится? — сказала пропавшая девочка Софи. — Зеркал, ну и всего такого. Больше всего на свете он боится увидеть свое отражение.
— Почему? — шепотом спросила Франсин. — Что не так с его отражением?
— Он боится, что тогда все, кого он поглотил, смогут освободиться и отомстить ему за то…
— Нет, — тихо сказала Ива, и все девочки повернулись в ее сторону. — Он боится, что не узнает самого себя. А может, боится того, что узнает… Только здесь нечего бояться, не так ли?
— Кто-нибудь видел мое зеркальце? — озадаченно спросила Алиса. — Я точно помню, что положила его в сумочку, а сейчас его там нет.
— Эй! И мое тоже пропало. Софи! Это твои шуточки, да? Сколько раз я тебе говорила не трогать мои вещи!
— Да я и не…
— Тсс! Кто-то идет…
— Это ты их забрал? — спросила Ива у Хендерсона. — Все зеркала?
— Ничего я не брал! — взвизгнул старик и тут же добавил другим, изменившимся голосом: — Я бросил их в реку.
— С этого ведь все и началось, так? — спросила Ива. — Слишком много девочек на борту, и у каждой было с собой зеркальце. Тебе пришлось от них избавиться, но было поздно, ты уже не мог остановиться…
— Что?! Ну что за чушь ты несешь! — Старик попятился. — Чушь собачья. Они отправились на пикник у Красной Скалы, и больше их никто не видел. Все — ничего больше.
— Неправда, — изо всех сил Ива старалась сохранять спокойствие. — Вы отправились их искать, но нашли только одну девочку… Ее звали Алиса, и она спала.
Ива не могла объяснить, откуда она это знает. Помнит. Откуда приходят все эти воспоминания о людях, которых она никогда не знала и не видела живыми. Воспоминания такие яркие, будто все это случилось и, хуже того, прямо сейчас случается с ней самой.
В груди похолодело. Неужели и она, сама того не замечая, постепенно становится частью буньипа? Может, таким вот образом он и поглощает все и вся? Не пожирает, а просачивается изнутри?
— Утопил в реке? — спросила она. — Но ведь вода — это тоже зеркало. Неужели ты не видел в ней свое отражение?
Буньип не ответил, но что-то переменилось.
Слияния и поглощения
Позже, когда Ива рассказывала эту историю Матушке, и потом, когда она пересказывала ее за обеденным столом Поварихе и другим жильцам дома, на этом месте она умолкала и молчала порой по несколько минут, пока ее слушатели ерзали на стульях. Сколько она ни пыталась, ей никак не удавалось найти правильные слова, чтобы описать, что именно произошло и что именно переменилось.
— Он как будто вывернулся изнутри наружу, — сказала она, но эти слова не говорили ничего.
— Он распустился, как цветок, — сказала она в другой раз, но и это было бесконечно далеко от того, что она увидела. «Он распался», «я увидела его целиком» — каждое из этих описаний содержало лишь малую толику того, что на самом деле предстало перед ее глазами, и в конце концов она остановилась на одной простой фразе: «Что-то переменилось, и я увидела буньипа».
На самом деле он оказался не таким уж и огромным — меньше, чем Ива его себе представляла. И гораздо меньше, чем могло бы быть существо, которое включало в себя столько всего.
Впрочем, точно сказать, какого он был размера, Ива не могла. Буньип расплывался. Не в том смысле, что он ежесекундно менял облик — это было бы проще и понятнее, а в том, что он выглядел как множество существ одновременно.
Ива смотрела на буньипа и не понимала, как же он выглядит. Чудище состояло исключительно из деталей, кусочков того и этого, но эти детали не соединялись в единое целое. Ива могла видеть их по отдельности: кривой желтый коготь, круглый глаз, красную шкуру или же голый крысиный хвост. Лицо старика и лицо девочки лет двенадцати, лицо другой девочки… Однако, стоило Иве попытаться сосредоточиться на одной из этих деталей, все прочие начинали распадаться и таять.
Ива попятилась, но вдруг резко выпрямилась и расправила плечи.
— Ну? Так лучше? Быть тем, кто ты есть?
— Нет, — ответил буньип голосом Хендерсона. — Так я пуст.
Ива нахмурилась, пытаясь понять, что же это значит. Сейчас облик буньипа уподобился отражению в дрожащей воде: одновременно оставаясь неизменным и в то же время непрерывно меняясь. Долго смотреть на него было невозможно — начинали болеть глаза, но Ива продолжала смотреть, пока наконец не смогла пробиться сквозь бесконечно меняющуюся череду образов.
И там, в самой глубине, зияла дыра. Пустое место, провал. Как если бы кто-то складывал мозаику из обрезков цветных фотографий, но одного кусочка ему так и не хватило. Того самого, который должен быть на месте сердца.
— Ах, вот оно что… — тихо сказала Ива.
Буньип издал булькающий звук, который вполне мог сойти за всхлип.
— Я пуст, — повторил он. — Видишь?
— Вижу. Ты всегда был пуст, — сказала девочка, — как бы ни пытался спрятать одно за другим. Это все из-за Кинджи?
— Мы были последними, — ответил буньип. — Каждый из своего племени, но мы были друг у друга. А потом он ушел, и я остался один — все прочие были чужаками. Другими.
— И ты стал… — Ива хотела сказать «чудовищем», но не смогла. Хендерсон понял ее без слов.
— Вот к чему приводит тоска и боль утраты. Если дать им волю, они прожгут в твоем сердце бездонную дыру, и, как бы ты ни пытался ее заполнить, она будет только расти. Будет буньип.
— Понимаю, — кивнула Ива. — Но Матушка говорит, что нет такой дыры, которую нельзя залатать. Пришло время починить и твою. Пойдем, я знаю, что он ждет тебя.
На самом деле она вовсе не была
