— Я б не сделал — другие ещё не так обозвали бы. Пару прозвищ уже цепляться стало, хотя ты у нас всего ничего. Поверь, что Заноза ещё ласково звучит, по сравнению с ними — не подсуетись вовремя, была бы для всего рынка Альдой Гавкалкой.

— Даже так?! Что вы понимаете тут в столице?! Привыкли чуть ли не с золота жрать, а о жизни на Побережьях никакого представления не имеете!

— С золота жрать, говоришь? — грустно усмехнулся Патлок. — Вот сама ничегошеньки о нас не знаешь, а судишь о людях. Тута половина на рынке с Побережий! Возможностей в Гратилии много — не спорю, только на кажную из них уйма ртов нацеливается. Остаются в столице самые умные и сильные, а остальные домой бегут. Почему бегут? Там легче, хоть и голоднее. Некоторые, бывает, во Внешнем городе оседают… Была там?

— Заглядывала. Помойка!

— Во! Правильное слово! Канган постоянно пытается облагородить, токмо всё обратно в дерьмо превращается. Заметь, что пришлых там много обустроилось и эту пакость сами разводят. Давай я тоже буду судить об Побережьях по ним, как ты судишь по столице, замечая только то, чего тебе раньше видывать не приходилось. С золота жрать… Ишь, чё надумала!

— Я тут пожила немного и могу судить! Посмотрела б на тебя, как бы ты запел в моём городишке, оказавшись без сытой жизни при храме! Да что ты обо мне знаешь, чтоб умничать?!

Болтун неожиданно рассмеялся.

— Ха! Вот рассмешила! Прямо я тута только и делаю, что на перинах валяюся! И не в Гратилии я родился! С Его Безгрешием в другой стране познакомился, когда он ещё канмерта был, а не присмером. Дельце одно щекотливое случилось, вот после него мне службу и предложил, взяв с собой в Свободный Вертунг.

О тебе ж знаю много. Прихожу как-то с докладом к присмеру Жаниру, а у него гость важный — ри Соггерт. Ну я задом к дверям, извинившись, значится. Ридган Мельвириус меня и притормозил. Говорит, мол, что напарницу тебе подбираем, Болтун. Хошь сам повыбирать? А мне в радость только. Посмотрел я бумажки на пятерых девок, но всё как-то… Вот, чую, что не то! Тута вспоминаю разговор с дружком своим Маромом, что в ваших краях послужил…

— Маром?! Он в столице?!

— Вижу, что помнишь.

— Да мы с ним вместе гнездо Теней в Сергуче брали, а потом ещё работорговцев, тайно промышляющих у нас, ловили! Славный он человек — жизнь мне спас!

— И про то ведаю. Найдём времечко — сведу к нему в гости, хотя в разъездах постоянно. Вот он про тебя и рассказывал. Хвалил сильно. Говорил, что умна и отважна, сунется туда, куда б не каждый воин полез, ради дела ни себя, ни других не щадит… Ну и внешне не образина. Я, стал быть, и предложил тебя. Раз ты здеся — значится, самому ри Соггетру и Его Безгрешию тож приглянулась.

— Это, выходит, что из-за тебя я в Гратилию из своей дыры попала? — немного опешив от новой информации, спросила Альда.

— Чуток. Из-за себя больше дослужилась до столицы. Вот только жалею теперь, что про Марома вспомнил. Не получается у нас тобой…

— За шлюху не держи — получится! Понимаю, когда раньше для дела дурной распутной девкой прикидывалась — на них никто подозрительно не косится и не проверяет — и в банду попадала. Потом наши снаружи лупят сволоту, а я изнутри главарей режу. Когда всё заканчивалось, то никто про мои «постельные похождения» в бандах и рта не раскрывал! С уважением относились! Как к равному бойцу! А ты в первый же день меня в один ряд с шалавами портовыми поставил!

— Вот оно чё… — задумчиво протянул Патлок. — Ну, извини, ежели не так выразился. Я тадысь думал, что охала по-взаправдашнему, ри Ликкарта ублажая…

— А если бы и так! Для безопасности своей страны надо? Сделаю, если поможет чьи-то жизни сохранить и ублюдков прихватить на родину покушающихся! Я и убивать не люблю, но острые ножи при мне! Ты, вон, тоже с сабелькой всегда… Давай тебя в гиргоповы извращенцы запишем? В тех, которые ради удовольствия умерщвлять любят с мыслями похотливыми?

Девушка неожиданно замолчала и ушла. Патлок вздохнул и, взяв недоделанную статуэтку, продолжил вырезать, о чём-то размышляя и хмуря лоб.

Альда сидела в своей комнатушке, грустно помешивая в кружке давно остывший отвар.

Не получается… Думала, что в Гратилии смогу раскрыться, работая с опытными людьми, могущими многому научить, а в результате одно расстройство. Здесь всё другое и все другие. Манера разговора, поведение, отношение к жизни и к службе. В этом постоянно суетящемся городе ей нет места. Он не понимает меня, а я — его. Везде кажется, что косо смотрят и со смешками пальцем показывают. Тот же Болтун…

С виду разгильдяй, но как рыба в воде чувствует себя на рынке. Ему и торговки подмигивают, когда он им скабрёзные комплиментики отвешивает, и мужчины за руку здороваются, нужной информацией делясь. Все его, казалось, непрофессиональные действия имеют серьёзную подоплёку, которую она не видит. Не видит и злится!

Больше на себя, конечно, разочаровавшись в собственном уме. Как же раньше просто служилось — внедрилась в толпу нелюдей, сделала своё дело и снова в казармы тренироваться. А в Гратилии даже воры и те хитровывернутые! Тут интриги сплошные — некогда работать безопасникам! Или… служат, но не так, как привыкла? Решено! Стыдно, только ничего не поделать — надо идти к ри Соггетру и признаваться, что непригодна. Пусть лучше с позором обратно отправляет, чем серьёзное расследование испорчу.

Осторожный стук в дверь. Кого там ещё принесло ночью? Вскочив со стула, Альда внутренне собралась и, нацепив на лицо самое суровое выражение, пошла открывать.

На пороге стоял Патлок.

— Чего тебе ещё?

— Тута пряников с рынка принёс? Хочешь?

— Вначале прянички, а потом простыночка?

— Могу и за столом… Чаю попить, а не то, что ты, дурында, напридумывала! Держи! Я пошёл! — протянул Болтун холщовый мешочек, от которого соблазнительно-вкусно пахло. — Только долго их не храни — чёрствые ужо не такие будут.

— Ладно… — сказала девушка в спину уходящего напарника. — Проходи. Чая нет — есть малина с заморскими листьями. Щас заварю.

Долго сидели, запивая изумительные пряники и молча разглядывая друг друга.

— Я ж чё припёрся? — первым нарушил молчание Болтун. — Извиниться душевно, значится. За гулящую с первого дня не держал. Не распознал сразу, как тебе тут худо и вёл себя, словно всю жизнь в столице